По выражению лиц полицейских было ясно, что им не хочется лезть в темноту и неизвестность, но перечить начальству не стали и, перекрестившись, один с револьвером в руке, другой — с фонарем, стали спускаться.
— С Богом! — Пристав тоже перекрестился и тихо сказал: — Чует мое сердце, что без чертовщины здесь не обошлось.
Меня мучило любопытство, но я не решилась спуститься вслед за полицейскими. Снизу слышалось кряхтение, скрип лестницы, затем тяжелые шаги, гулко отдающиеся в замкнутом пространстве, которые стали удаляться и вскоре стихли. По лицу пристава было видно, что он нервничает. Он то и дело приседал и светил фонарем вниз, хотя было ясно, что полицейские по подземному ходу ушли далеко. У меня самой нервы были на пределе, хотелось спуститься в подземелье, но страх останавливал.
«Чего я боюсь? Ведь здесь я призрак, дух, и мне ничего не может угрожать», — уговаривала я себя, но заставить спуститься так и не смогла. Внизу послышался какой-то шум.
— Степаныч! Никонов! Ну, что там у вас? Чего так долго?
Полицейские внизу молчали, не отзывались, а шум внезапно стих. Эта зловещая тишина подействовала на присутствующих устрашающе, я услышала, как кто-то стал шепотом читать молитву. А один из задержанных; с жидкой бороденкой, вдруг испуганно залепетал:
— Дьявол он! Не сносить нам головы, раз ослушались его! Он всех нас убьет!
— Мо-олчать! — заорал пристав. — Мы здесь закон, и нам дьявол не помеха! Обождем еще!
Грозный тон пристава подействовал, и все затихли, пребывая в тревожном ожидании.
Вдруг снизу послышался приглушенный голос полицейского:
— Обнаружили мы барышень… Обеих… Неживые они, и в их телах нет и капли крови. На цепи их держали, ироды!
— Почему долго о себе знать не давали? — строго поинтересовался пристав.
— Здесь лабиринт путаный — заблудились мы, когда обратно шли. В один вход вошли, а вышли из другого. Здесь четыре входа в подземелье.
— Никонов пусть остается внизу — проведет судебного следователя к телам несчастных барышень, а ты, Степаныч, полезай наверх — толком расскажешь, что видел.
— Господин пристав! Судебный следователь прибыли-с! — в дверях склада появился полицейский..
— Вот и славно! Теперь пусть он этим занимается, а я свое дело сделал! — обрадовался пристав и вышел из помещения наружу.
Светало, обильная влага зависла густым туманом, и видимость уменьшилась до нескольких метров. Но пристав, не путаясь, уверенно прошел к зданию водяной мельницы. У входа он встретил невзрачного человека в форменных шинели и фуражке, с тонкими усиками, словно нарисованными на бледном лице. Рядом с ним громоздилась долговязая и худая фигура его помощника, возвышавшаяся над низкорослым начальством, словно каланча.
— Здоров будь, Андрей Емеяьянович, — поздоровался пристав, с легкой усмешкой разглядывая молодого чиновника, по возрасту годящегося ему в сыновья.
— Здравствуйте, Овсей Терентьевич! — сдержанно отозвался следователь. — Чем обрадуете?
— Главный элодей погиб при попытке к бегству, через пару дней выловим из Роси его грешное тело. Его подручные взяты под стражу здесь, а помощница отправлена в город. Останки пропавших несчастных девиц обнаружены. К великому сожалению, при захвате злодеев геройски погиб здешний частный сыщик Журба Адам Николаевич. Имеется свидетельница ночных событий — Лариса Петрякова, гимназистка из Киева. Вам остается только перенести все это на бумагу, написать красочно и убедительно!
— Вы, Овсей Терентьевич, заблуждаетесь, Я не пишу развлекательных историй — не склонен к сочинительству! Согласно имеющегося циркуляра министерства изложу обстоятельства дела скрупулезно и дотошно, а затем передам в суд.
— Смотрю, ты обиделся, Андрей Емельянович! — Пристав рассмеялся. — Похвалил я тебя так, а не обидел. Хорошо владеешь пером: читал я твои дела, толково и грамотно подготовлены. Да ладно, не дуйся. Возвращаюсь я в город. Свидетельницу Петрякову с собой захвачу; захочешь ее видеть, она остановилась в «Астории».
— Хорошо, пусть находится в номере, пока она мне не требуется. После побеседуем. Честь имею! — Следователь холодно кивнул приставу и зашагал со своим помощником к складу.
Пристав не стал терять время и через несколько минут на коляске, привезшей судебного следователя, вместе с Ларисой отправился в обратный путь. По дороге он рассказал Ларисе о страшной находке в подвале склада, и та всплакнула. Успокоившись, Лариса поделилась с приставом подозрениями, что Яблонский жив.
Лариса вздрогнула, вспомнив, как на ее глазах полицейский бил арестованного, но ничего не сказала. Пристав подвез ее к входу в гостиницу и пожелал хорошенько отдохнуть, так как ей предстоит беседа с судебным следователем, страшным занудой.
Я не стала сопровождать смертельно уставшую Ларису в номер гостиницы, а увязалась за приставом.
Тот прямым ходом направился в полицейский участок. Уже у двери по одному виноватому виду дежурного полицейского, пристав понял: произошло что-то из ряда вон выходящее.
— Сидоров! — крикнул он грозно. — Рассказывай!
— Час тому назад в участок пришел старикашка чудной, с корзинкой. Плакал, просил — мол, его внучка задержанная здесь в арестантской томится.
— Цветочница Христина?! — Пристав вздрогнул и побледнел, а у меня перехватило дыхание.
— Она самая. Говорит, что пирожков принес свеженьких, просил передать внучке, чтобы не оголодала, пока высокие чины поймут, что незаслуженно она здесь пребывает.
— И ты их взял?! — зазвенел металлом голос пристава, а полицейский виновато повесил голову.
— И что дальше было? — Пристав покраснел от гнева.
— Передал девице пирожки вместе с корзинкой, а перед этим осмотрел ее — ничего постороннего там не было. — Полицейский еще больше поник головой, боясь встретиться взглядом с приставом.
— А дальше что было, олух царя небесного?! Чего ты тянешь?! — бушевал пристав.
— Полчаса прошло, и плохо стало девице. Я сразу лекаря позвал…
— Что он сказал? Она — жива?
— Жива… И лекарь у нее.
— Ну, Сидоров, ты у меня попляшешь! — Пристав на ходу сунул громадный кулак, пропахший табаком, прямо под нос полицейскому. Тот от этого запаха чихнул, брызнув слюной.
Смертельно бледная Христина с закрытыми глазами лежала на деревянной лавке. Она была в одном платье, только теперь не застегнутом наглухо до самого верха, а, наоборот, распахнутом, так что оголялись небольшие молочно-белые груди. В зарешеченной комнате, очевидно, отвратительно воняло — пристав поморщился.
— Что с ней? — Пристав направил тяжелый взгляд на врача — мужчину средних лет, в костюме-«тройке», пенсне и с бородкой клинышком.
