– Вина я вам не предлагаю, потому что это настоящее аютское и от него вам захочется лишь одного ― всеиспепеляющей страсти в моих объятиях. Страсти я вам дать не могу, ― в глазах Лиг мелькнула на мгновение плохо скрываемая грусть, ― а мучить вас неразделенным желанием было бы жестоко. Но чару гортело я бы вам рекомендовала. Во-первых, гортело расслабит вас ― вы слишком закрепощены, ― а во-вторых, он просто очень и очень недурен. Пейте!
Лиг легонько прикоснулась своей чашей, наполненной багрово-красной ароматной жидкостью, к своей правой щеке.
Отказаться было невозможно. Эгин взял со стола весьма немалую «чару» размером с добрый кубок, повторил жест Лиг, залихватски испил гортело до дна, а потом захрустел ломтем моченой репы. Энно!
– Благодарю, Лиг, ― просипел он, утирая губы дорогой шелковой салфеткой, которую свел заботливо протянула ему через стол. Краем глаза он заметил, что на салфетке вышита какая-то надпись. Шесть незнакомых значков.
– Итак, Эгин, из намеков Тары я знаю о ваших желаниях. Вы хотите получить столовые кинжалы, гарды которых в действительности представляют собой сочленения Убийцы отраженных ― с первого по четвертое. Вы хотите также испросить у меня свободы и соизволения покинуть Цинор, хотя вы совершенно не понимаете, куда и зачем вам следует направляться. В Варане вас ждет Жерло Серебряной Чистоты, на Севере ― неизвестность. Вы не знаете, что произошло с людьми Дотанагелы, удалось ли им достигнуть Тардера и если да-то какой прием они там встретили; но, как человек долга, вы полагаете необходимым собрать Убийцу отраженных до конца и привести его в действие, чего бы вам это ни стоило. Так?
– Так, ― Эгин мог только улыбнуться и развести руками. Милая Лиг избавила его от необходимости долго и сбивчиво объяснять все то, что он услышал в свое время от Тары.
– Ну что же ― берите.
Звон от четырех столовых кинжалов, ловко вброшенных Лиг в центр стола, долго еще будет сниться Эгину, всегда служа его представлению символом необъяснимого и прекрасного чуда. Ибо рах-саванн мог ожидать чего угодно, но только не такой поразительной сговорчивости Лиг.
Эгин открыл было рот, чтобы поблагодарить свела народа смегов, но та останавливающим жестом упредила его.
– Не стоит благодарности, Эгин, ― довольно сухо сказала Лиг. ― Вы не знаете, куда заведут вас эти ножи. От Тары вы, возможно, слышали, что Убийца отраженных ложится на плечи своего хозяина тяжелейшим бременем, и никому не по силам снести более чем одну из его составляющих вещей.
– Простите, Лиг, ― не удержался Эгин, ― а как же вы? Тара говорила, что простые смертные, владевшие более чем одной частью Скорпиона, становятся жертвами жестокой смерти.
– Шилол вас побери, рах-саванн, до чего же вы дотошная бестия! ― рассмеялась Лиг, подливая ему еще гортело. И, мгновенно посерьезнев, ответила:
– Во-первых, рах-саванн, я не вполне простая смертная. Во-вторых, я владею кинжалами совсем недолго. До этого они принадлежали моему супругу, предыдущему свелу народа смегов, и он действительно погиб, совсем недавно, кстати. И в-третьих, я смею надеяться, что жестокая смерть уже однажды постигла меня двадцать лет назад и повторно разыщет теперь очень не скоро. Вы удовлетворены?
– Да, Лиг, вполне, ― как можно более искренне сказал Эгин, с ужасом уловивший в голосе свела очень зловещие нотки.
Эгин почувствовал, что, коль скоро главная цель аудиенции достигнута, пора постепенно расшаркиваться. Эгин осушил второй кубок гортело и, крякнув, поднял на свела отяжелевший взор.
– Позволите идти?
– Идите, рах-саванн, ― настроение Лиг явно портилось с каждым ударом сердца. ― И будьте готовы к завтрашнему.
– Скажите, Лиг, у нас есть шансы победить в завтрашнем сражении? ― небрежно спросил Эгин, сгребая столовые кинжалы и прикидывая, куда же он их засунет ― шейная веревочка уже была перегружена серьгами Овель сверх всякой меры.
– В завтрашнем сражении не будет победителей, ― мрачно процедила Лиг, покусывая нижнюю губу. ― Разве только вы, Эгин.
Глава тринадцатая
РОЗА И ЕЕ ЛЕПЕСТКИ
Несметное стадо уродливых черных коров, отчего-то одноглазых и длинноногих, словно бы это были не коровы, а кони Говорящих Хоц-Дзанга, двигалось по выжженной равнине, звеня колокольцами, напоминающими черепа каких-то грызунов. Тяжелое вымя самой ближней к Эгину коровы свисало почти до земли, и сосцы ее то и дело задевали кочки. Они двигались к востоку, но Эгин не мог видеть куда, его руки были плотно связаны за спиной лыковой веревкой, а на его шею был надет тяжелый лошадиный хомут, который не давал ему возможности поворачивать голову по своему соизволению. Звон колокольцев и нестройный жутковатый рев усиливались ― теперь стадо проходило мимо него.
Позорный столб ― а Эгин отчего-то не сомневался в том, что это был именно позорный столб, наподобие тех, какими изобилуют площади грютских городов, ― был низок и ветх, вдобавок он был плохо вбит в землю, и когда Эгин делал попытки двинуть бедрами (ибо ноги его тоже были связаны), столб раскачивался туда-сюда, грозя надломиться и упасть в черный пепел неведомой земли, где копошились не то маленькие змейки, не то раздобревшие черви. На чем это они так разъелись? «Если какая-нибудь из коров заденет боком столб, он упадет, и тогда мне конец», ― подумалось Эгину, и капля пота скатилась по его носу. «Где пастух, где же?!» ― взывал он, обращаясь неведомо к кому. А рев все усиливался. Стадо почти поравнялось с его столбом, но пастуха, на которого он возлагал столько надежд, все не было и не было…
Эгин закрыл глаза, напрягся и изо всех сил рванулся вперед, пытаясь разорвать лыковые веревки. Одна из них поддалась и затрещала, освобождая запястья. С наслаждением вьщохнув, он сжал онемевшие пальцы в кулак и открыл глаза…
Таз для умывания, ночной горшок, камышовая циновка на окне, смятое ложе. Звона колокольцев не было, но вот рев… весь Хоц-Дзанг оглашался нестройным ревом. Но ревели не коровы ― боевые трубы сме-гов. Кажется, началось то, о чем вчера с милым аютским акцентом поведала ему Ткач Шелковых Парусов. Гнорр Лагха Коалара пожаловал в гости собственной персоной. Предрассветный мглистый горный туман покрывал комнату ватными клочьями. Эгин смахнул со лба пот. Вздохнул полной грудью.
– Тара, девочка моя… ― тихо и растерянно позвал он, услышав, как скрипнула входная дверь.
– Одевайся, мальчик мой, пора! ― это был исполненный убийственной издевки голос Фараха, Хуммер его раздери. ― К тебе в гости гнорр!
И, довольный собственной козлиной шуткой, Фарах рассмеялся. Совершенно как козел.
