- Уплыли на заход солнца.
- Остался здесь кто живой?
Девочка закивала.
- Йиркап жив. Дядя Арво. Старый Биур...
- А пам? - спросил Арнас с замиранием сердца.
Девочка замотала головой.
- Его колом проткнули. Прямо сюда, - она показала на грудь. - Он их ругать начал, грозить, они и проткнули. А потом выкопали яму вон там, - она показала на священный участок, - и закидали камнями. А все самъяхи порушили. И о тебе тоже спрашивали...
Пермяк слушал её, едва сдерживая слёзы. Вот чем обернулась его жажда славы и подвигов! Он погубил свою деревню и свой род. Прав был отец, призывая его одуматься. Он не послушал его, и теперь будет вечно расплачиваться за легкомыслие.
Арнас пошёл по улице, растерянно обозревая разгром, учинённый новгородцами. Дома были порушены, хлева сожжены, тут и там валялась убитая скотина, из которой торчали стрелы - видно, русичи развлекались стрельбой из луков. Из каких-то ям, заваленных обгорелыми обломками, вылезали люди в замызганном тряпье. Они смотрели на Арнаса враждебно, один из них проскрипел:
- Ну что, вернулся? Полюбуйся на дело рук своих.
Арнас не ответил. Стыд душил его. Что он мог сказать этим людям? Чем помочь им?
- Зарни, покажи мне могилу отца, - попросил он девочку.
Та кивнула и повела его на священный участок. Миновав несколько поваленных и разбитых самъяхов, они подступили к невысокому холмику из камней и дёрна.
- Вот здесь он лежит, - сказала девочка.
Арнас долго стоял над могилой, представляя, как русичи терзали шамана, а потом забрасывали яму булыжниками. Где-то здесь Буслай измывался над отцом. Кровь прилила к лицу Арнаса. Он сжал кулаки и, проскрежетав зубами, произнёс:
- Я отомщу за тебя, отец. Обязательно отомщу.
Затем повернулся, опустил голову и побрёл обратно в деревню.
- Что, доволен? - со злобой кричали ему земляки. - Посмотри, что ты натворил. Как теперь мы будем жить?
- Вы сами виноваты, - процедил Арнас. - Я призывал вас идти за русскими стругами, вы не послушали.
- Почему же ты сам их не спалил? Что помешало тебе?
- Я не успел. Русь добралась до них раньше.
- Тогда почему ты винишь нас? Разве ты опередил бы новгородцев, если бы с тобой пошёл кто-то ещё?
Арнас понурился. Они были правы.
- Могу сказать вам только одно, - промолвил он. - Те, кто сотворил это, получат по заслугам. Никто не уйдёт от возмездия.
- Как же ты собираешься отомстить им? Приведёшь югорцев? - издевательски вопросил один из стариков.
- Нет. Я пожгу дома руси и убью всех, кто причинил вам зло.
- Иди прочь от нас, - закричали ему. - Одну беду ты уже принёс. Хочешь накликать другую?
Кто-то швырнул в него ком грязи. По одежде расплылся коричневый след. Пермяк хищно обернулся, сверкнул глазами. Сородичи в страхе отшатнулись.
- Я понимаю свою вину, - сказал он. - Завтра же я покину вас. Не знаю, вернусь ли, но клятву свою я сдержу. Ни один из мерзавцев не уйдёт от моей мести.
Он вздохнул и зашагал обратно к лодке. Нужно было перегнать её ближе к деревне. А потом выспаться как следует. Ему предстоял долгий путь...
Всего-то восемь десятков ратников вывел Буслай из страшной Югры. Восемь десятков измученных, обозлённых людей, не чаявших уже вырваться из цепких лап закаменных богов. Они плыли вниз по Выми и Вычегде, всё дальше от ледяного края, всё ближе к родной земле. Весна раскрывала пред ними свои объятья: опушила листвой берёзы, растопила снежные махры на ветвях, усыпала белым цветом багульник. Солнце, выкатываясь из-за гор, окутывало новгородцев долгожданным теплом, согревая их окоченевшие души. Вечером оно тонуло в частоколе почернелых деревьев, подмигивало багровым глазом, словно твердило: "Скоро, скоро вы будете дома". Дома-то дома, но что ждёт их там? Как объяснить землякам неудачу похода? А спрос их ждёт строгий! Шутка ли - ни одного боярина не вернулось из Югры, ни одного житого человека; даже воеводу - и того потеряли. Когда такое бывало? Привезли бы хабар - глядишь, замолили бы грех, но и того не было! Кому теперь в ноги кланяться, чтоб охранил, спас, уберёг от расплаты? Крепко пришлось подумать Буслаю. А придумав, собрал людей.
- Бояр да купцов нам не вернуть, - сказал он. -Им всё едино, что молвить о них станут, а Бог разберётся, кто пред Ним грешен, а кто - нет.
- Верно! - откликнулось войско.
- Всему виной измена вятших, - объявил Буслай. - Посеяли меж нами раздор и войско погубили. Согласны?
- Так и было, сотник.
- Ну и добро.
Так и условились - всё валить на бояр да купцов.
Как нашли виноватых - душа просветлела. Будто отпущение получили. Всё стало понятно и просто: овладели вятшими югорские духи, заставили совершать злое - за то и поплатились. Поступили с ними по свойски, как умели.
Возвратный путь хоть и легче прошёл, а всё ж таки тягостно. Пережитое не отпускало, цеплялось к душе, разъедало совесть. Будто навьи, покинув вятших, летали теперь над стругами, вползали в сны людские, наводили порчу. Не было от них спасения: ни заговоры, ни требы не спасали. Туго приходилось ратникам, что и говорить. И вот ведь какое дело - Югра становилась всё дальше, а навьи донимали всё больше. С чего бы? Земля-то уже русская пошла, родная, а не хотели злые духи оставлять людей. Чем ближе был Новгород, тем сильнее одолевала воев тоска. А ну как забузит народ, не поверит на слово? Или посадник с тысяцким спрос учнут, допытываться станут - не извели ли воеводу, не закопали ли где добычу? Правда-то на стороне ушкуйников, но отчего ж нет покоя на душе? Отчего свербит что-то, не отпускает? Видать, глубоко забрались навьи, не выковырять, заговором не взять. Был бы поп - отмолил бы, да ведь и попа нет! Всё потеряли новгородцы в этом трижды несчастном походе, даже честь - и ту не сохранили. Возвращались побитые и униженные, без предводителей. Срам да и только!
Будто туча какая накрыла город, когда ратники добрались до дома. Давно уж не было такого разгрома. Шутка ли - двое знатнейших бояр, два житых человека, воевода, поп да сынок иконописца, а всего - больше двух сотен бойцов полегло в проклятой земле. Воем взвыл Людин конец - оттуда были все павшие. Запричитали вдовы по избам, заплакали осиротелые дети, зарыдали отцы и матери; собаки - и те, казалось, залаяли с каким-то надрывом, тоскуя по хозяевам. Даже заречные жители, уж на что не любили Софийскую сторону, и те изумились бедствию. Заволновался народ, заурчал, бросился к выжившим правды требовать, а потом и на вече пошёл, собравшись возле храма Бориса и Глеба. Выкликнули ушкуйников, выкликнули боярских смердов, принялись вопрошать, что да как. Те бормотали невнятицу, ссылались на демонов, рвали на себе рубахи, клялись на кресте. Народ был недоволен, искал виноватых. Пошумев, повалили к посаднику - пускай, мол, созывает совет господ. Посадник не отнекивался. Во владычных палатах собрались бояре да старосты, начали слушать одноухого Буслая. Тот опять гнул своё, валил на зловредных югорских кудесников. Твёрд был ушкуйный вожак, не дрогнул голосом, пока вещал поражённым боярам да владыке о перевете знатнейших людей: Завида Негочевича, Сбышека Волосовица да Моислава, Олисеева сына. Сидевшие позади избранные ратники лишь вздыхали да прятали глаза от святых образов - чувствовали кривду свою, ухватывали лукавство предводителя. Оттого и страшились подымать взор на праведников, что взирали со стен, боялись пересечься взором с апостолами Божьими. Понимали: неправду молвит вожак, не так оно всё было, совсем не так. Но сказать об этом, признаться кто ж посмеет? Да и к чему? Мало ли злодейств на свете! Бог разберётся, кого в рай, а кого в ад. "По заслугам получили вятшие, - думал каждый, оправдываясь пред собой. - Не мы их, так они бы нас". После речи Буслая поднялся крик да шум, бояре и старосты наскакивали на сотника, норовили вырвать ему бороду, пройтись кулаками по бокам и харе бесстыжей, за вожака вступались товарищи, слуги же владычные растаскивали дерущихся. Писцы глазели на непотребство вятших и знай себе строчили в харатьях, а гречин Олисей всё сидел в сторонке и молча набухал желваками. Потом тяжело поднялся и вышел прочь. Единый из всех, он тихо переживал свою скорбь. В гибели непутёвого сына усматривал кару Божью, а кто же пеняет на Бога? Знать, угодно так было Христу, что Моислав пошёл поперёк отца и сложил свою головушку в далёкой стране. Господь велит нам прощать врагов. А уж сына родного как не простить?
На том дело и кончилось. Харатьи передали владычным слугам для хранения и занесения в летопись; бояре, сокрушённо качая головами, разошлись по дворам, посадник отпустил незадачливых витязей домой. Однако домой они не пошли. На соборной площади встретили баб - вдов, матерей и дочерей убитых. Едва Буслай с ватажниками показался из владычных хором, бабы подняли крик, набросились на ушкуйников с проклятиями. Те отмалчивались, угрюмо глядели под ноги. Не сговариваясь, двинули в Софийский собор, будто хотели спрятаться от женских обличений.
