— Ну что ж, очень жаль, — вздохнул я. — А ведь у нас тут еще кое-что припасено.
Я вытащил из рюкзака всю заначку Крусти. Набрав пригоршню драхм, я стал пересыпать их из ладони в ладонь.
Рык Харона превратился в ласковое львиное мяуканье.
— Думаешь, меня можно купить, божок? Сколько у вас всего… ну так, из любопытства?
— Много, — сказал я. — Спорю, Аид мало платит тебе за такую тяжелую работу.
— О, ты и половины не знаешь. Как бы тебе понравилось целый день нянчиться с этими душами? Всегда одно и то же: «Пожалуйста, не дайте мне умереть» или «Пожалуйста, перевезите меня бесплатно». Мне не надбавили зарплату ни разу за три тысячи лет. Ты ведь не думаешь, что такие костюмчики дешево обходятся?
— Ты заслуживаешь большего, — согласился я. — Чтобы тебя оценили по заслугам. Уважали. Платили прилично.
С каждым новым словом я выкладывал на прилавок еще одну золотую монету.
Харон оглядел свой шелковый итальянский пиджак, словно представляя на себе одежку пошикарнее.
— Должен сказать, паренек, в твоих словах появился какой-то смысл. Крупица смысла.
— Я могу упомянуть о повышении твоей зарплаты в беседе с Аидом. — Я выложил на стол еще несколько монет.
Харон вздохнул.
— Паром забит почти до отказа. Я мог бы прихватить вас троих и отчалить. — Он встал, взглянул на лежащий перед ним куш и скомандовал: — Пошли.
Мы стали протискиваться сквозь толпу ожидающих душ, которые невидимым ветром цеплялись за нашу одежду и шептали что-то, что я был не в состоянии разобрать. Харон распихивал их, ворча: «Пошли прочь, прихлебатели».
Он проводил нас к лифту, который был уже переполнен душами умерших, каждая держала в руках зеленый проездной билет. Харон схватил две души, которые хотели примазаться к нам, и вышвырнул их в вестибюль.
— Отлично. И никаких дурацких выходок, пока я не вернусь. — Он обвел взглядом тех, кто оставался. — И если кто-нибудь снова сдвинет настройки моего приемника с канала легкой музыки, то обещаю, что просидите здесь еще тысячу лет. Понятно?
Харон захлопнул дверцы. Вложил карточку в прорезь на панели, и мы стали спускаться.
— Что происходит с душами, которые ждут в вестибюле? — спросила Аннабет.
— Ничего, — ответил Харон.
— И как долго?
— Всегда или пока я не проявлю великодушия.
— Это… справедливо, — сказала Аннабет.
— Все говорят, что смерть это справедливо, разве нет, барышня? Жди, пока не придет твой черед. Там, куда вы направляетесь, вы скоро умрете.
— Мы выйдем отсюда живыми, — сказал я.
— Ха-ха-ха.
У меня внезапно закружилась голова. Мы больше не опускались, а двигались вперед. В воздухе повисла дымка. Души вокруг меня стали менять очертания. Современная одежда ниспадала с них, превращаясь в пепельно-серые одеяния с капюшонами. Пол лифта начал раскачиваться.
Я усиленно заморгал. Когда же открыл глаза, то светлый итальянский костюм Харона сменился длинной черной хламидой. Очки в черепаховой оправе исчезли. Вместо глаз на его лице зияли пустые глазницы, как у Ареса, не считая того, что глазницы Харона были абсолютно темными, в них клубились только ночь, смерть и отчаяние. Харон увидел, что я на него смотрю, и спросил:
— Ну как?
— Ничего, — с трудом выдавил я.
Мне показалось, что он усмехается, но это было не так. Плоть его становилась все более прозрачной, так что я мог видеть сквозь его череп.
Пол продолжал вибрировать.
— Кажется, у меня морская болезнь, — проблеял Гроувер.
Я снова заморгал — лифт больше уже не был лифтом. Мы стояли в деревянной барке. Отталкиваясь шестом, Харон направлял ее через темную маслянистую реку, в которой, кружась, плавали кости, мертвые рыбы и другие самые странные вещи: пластмассовые куклы, оторванные части тела, пропитавшиеся водой дипломы с золотыми обрезами.
— Река Стикс, — пробормотала Аннабет. — Она такая…
— …грязная, — подхватил Харон. — Много тысяч лет вы, люди, выкидывали в нее всякий хлам во время переправы — надежды, сны, несбывшиеся желания. Пустейшая затея, скажу я вам.
Туман клубился над замусоренной, провонявшей водой. Над нами, почти теряясь во мраке, нависли сталактиты. Далеко впереди зеленоватым ядовитым светом тускло мерцал берег.
Панический страх сдавил мне горло. Что я здесь делаю? Ведь все люди вокруг меня… мертвы.
Аннабет сжала мою руку. При обычных обстоятельствах это смутило бы меня, но я понимал, что она чувствует. Ей хотелось удостовериться, что на борту есть еще кто-то живой.
Я поймал себя на том, что бормочу молитву, хотя не был вполне уверен, кому именно молюсь. Здесь, глубоко под землей, правил только один бог — тот самый, противостоять которому я пришел.
Вот показалась береговая линия царства мертвых. Шероховатые камни и черный вулканический песок уходили вглубь ярдов на сто, к подножию высокой скальной стены, простиравшейся в обе стороны насколько хватало глаз. Из зеленых сумерек, эхом отразившись от камней, донесся вой крупного животного.
— Старина трехголовый проголодался, — пояснил Харон. В зеленоватом освещении его улыбка походила на ухмылку скелета. — Не повезло вам, боженята.
Днище барки ткнулось в черный песок. Мертвецы стали сходить на берег. Женщина, ведущая за собой маленькую девочку. Старик со старухой, ковыляющие рука об руку. Мальчишка в сером одеянии — почти мой ровесник, — шаркая, проследовавший мимо.
— Хотел бы пожелать тебе удачи, дружок, но здесь это не сработает. Смотри не забудь вставить словечко о моей зарплате, — сказал перевозчик душ.
Пересчитав наши монеты, Харон сложил их в мешочек, затем снова взял свой шест. Переправляя опустевшую черную барку через реку, он заливался трелями, напоминавшими песни Барри Манилова.[18]
Мы последовали за душами умерших по протоптанной тропе.
* * *
Я не знал, что нас ожидает — Жемчужные врата,[19] огромные черные опускные ворота или еще что-нибудь. Однако вход в царство мертвых выглядел как нечто среднее между пунктом охраны аэропорта и обычным турникетом.
Над тремя отдельными входами нависала одна изогнувшаяся дугой надпись: «Отныне вы вступаете в Эреб[20]».
Перед каждым входом стоял металлоискатель с камерами слежения наверху. За ними располагались будки по взиманию пошлины, в которых сидели такие же упыри в черном, как Харон.
Завывания голодного пса звучали теперь гораздо громче, доносясь непонятно откуда. Но трехглавого пса Цербера, которому полагалось охранять врата Аида, нигде не было видно.
