…Очередной дневной переход близился к концу. Над головой было синее небо, под ногами — привычная омнисийская почва; послевоенный мир жил, дышал, залечивал раны… Провал сократил бы путь в четыре раза, но Немаана туда было не затащить. При любом упоминании о багровом мире он приходил в крайне дурное расположение духа, граничащее с бешенством; как условна эта граница, Кангасск узнал однажды, когда вздумал упорствовать. Дело чуть до драки не дошло. С того дня Кан уже не пытался уговаривать своего попутчика на Провал. А сейчас, монотонно шагая по дороге, мысленно поминал его фобию недобрым словом и строил самые разные догадки насчет того, чем багровый мир мог вызвать у мага подобную ненависть.
— …Ты поля боя провальные видел? — вдруг, без всякого предисловия спросил Немаан, точно подметив, чем вызвано угрюмое молчание его спутника.
Кангасск поднял взгляд от дороги. Вопрос был столь неожиданным, что сообразил он не сразу.
— Ээ… поля боя? — переспросил он озадаченно.
— Ясно. Значит, не видел, — заключил маг, остановившись и скрестив на груди руки. — А там воевали не меньше, чем здесь. Разрази меня гром — я помню… хуже чем на смерть туда шли. Для тех, кто умирал там, время останавливалось; они становились, как то солнце, как тот проклятый дождь!.. — Немаан осекся. И, помолчав с минуту, добавил уже весьма прохладным тоном: — Все боялись там умирать… — он с тихой усмешкой посмотрел на темнеющий горизонт. — Боялись остаться там навсегда. Те, кого не нашли там после войны, когда забирали из Провала погибших, до сих пор где-то лежат. А земля на полях — кровавая…
— Ты воевал там? — спросил Кангасск.
— Воевал… — кивнул Немаан. Тут даже харуспексы смолчали: маг говорил правду… — Ноги моей больше в Провале не будет! — сурово добавил он.
— …Давай на отдых, — вздохнул Кангасск.
— Да, ты прав, — Немаан беззвучно рассмеялся. — Я устал… и ты тоже…
Немаановская вспыльчивость непостижимым образом уживалась с отходчивостью: минут через десять он уже грел над костром руки, дожидался, пока сварится походный суп, и был вполне спокоен и благодушен. После еды же — и вовсе добр и мил.
— …Вспомни еще что-нибудь, — по обыкновению попросил он, устраиваясь на отдых возле костра.
Сколько дней прошло, а Немаан еще ни разу не попросил Кангасска РАССКАЗАТЬ что-нибудь: нет, он вполне осознанно и с особым смыслом говорил: вспомни.
Кан поражался тому, каким магическим образом действует на него эта фраза… Воспоминания всплывали самые разные, в великом множестве. О собственном детстве… о Владе, Сереге, Максе… о дочери… о Занне… Яркие эпизоды, похожие на россыпь янтарных капель, в которых застыли мушки и светляки, обретя свою вечность.
Рассказывал Немаану Кангасск от силы десятую часть того, что вспоминалось, да и то порой корил себя за излишнее откровение.
Немаан же не рассказывал почти ничего о себе самом, но зато — бесконечно много о мире. Порой лицо бывалого вояки принимало восторженное выражение, какое увидишь разве что у шкодливого, любопытного мальчишки. Как ни трепала его в свое время война, а интереса к жизни во всех ее деталях и мелочах у Немаана она не отбила. И интерес это был заразителен.
— …Я тебе не рассказывал о драконах? — увлекшись, Немаан запросто перескакивал с одной темы на другую. — О, это удивительные существа… Во время боя видишь, как они, здоровенные такие, поливают все огнем, а как все закончится, возвращаются в лагерь в человеческом облике, такие же уставшие и израненные, как люди. С ума сойти… я долго привыкнуть не мог… А однажды, когда погода была нелетная, я плечом к плечу с драконами бился: похватали мечи и топоры — и в ближний бой, с людьми вместе. Представляешь?
— Представляю, — кивнул Кангасск, вспомнив отчего-то детский поединок Милии и Лайеля.
— Ах да, — отмахнулся Немаан. — Конечно, представляешь: у тебя же дочь — дракон…
«Ничего себе! — мысленно возмутился Кангасск. — Когда это я сболтнуть успел?.. А, точно, при Кайсане еще… Совсем за болтовней не слежу». А следить следовало: потому, что Немаан обладал цепкой памятью и не забывал ни одной случайно оброненной Кангасском мелочи. Чего о самом Кане не скажешь…
— Ну что, спать? — осведомился Немаан.
— Спи, я подежурю… — сказал Кангасск.
— Можно не дежурить, — маг лениво зевнул. — Тут нас никто не найдет. Костер потуши только, чтоб не дымил… а так мы со всех сторон закрыты.
— Ну спокойной ночи тогда, — пожал плечами Кангасск.
— Спокойной, Ученик миродержцев, — весело отозвался Немаан. Высокое звание Кана он иначе как шутливо и не произносил. Странно, что того это нисколько не задевало.
…Березовые драки давно остались позади и благополучно забылись. И шумит над головой стройный зеленый лес, которому и невдомек, что грядущая осень уже ведет незаметную разведку в здешних краях…
…Уснуть Кангасск не мог долго. Скучал по дочери. Сожалел об Эдне… Перебирал янтарные капли воспоминаний, в которых было много не понятого, незавершенного, ошибочного… и ничего исправить было нельзя.
Глава двадцать третья. Медовый путь
Кангасск проснулся оттого, что продрог. Наполовину пребывая еще в иных мирах, он попытался поплотнее закутаться в плащ, но, почувствовав, что тот насквозь мокрый, проснулся окончательно.
Шел дождь. Причем нешуточный: он пробивал даже лохматые кроны вязов, смыкавшиеся над головами путников. Ничто не спасало от холодных капель.
В предрассветной синей полутьме до Кангасска донеслись сонные ругательства Немаана. До сего дня подобные извилистые выражения — эдакую непристойность в последней инстанции — Кан слышал только от Джовиба и вообще наивно полагал, что так крыть все и вся умеют только пираты.
Ругался Немаан с полнейшей безнадежностью в голосе, как всякий, кто уже смирился со своей участью: недоспать с утра и быть мокрым весь день.
Поднявшись до рассвета и перекусив на ходу, Кангасск и Немаан, оба хмурые и молчаливые, пять часов кряду месили сапогами хлипкую жижу, в которую раскисла под дождем дорога, в надежде скорее добраться до обещанного Немааном постоялого двора.
Три раза они с досадой провожали взглядом обгорелые, заросшие чертополохом руины: до войны тракт интерстиции Бревир был оживленным, местами — шумным даже, а уж постоялые дворы встречались вдоль дороги в изобилии. К настоящему времени, по словам Немаана, осталось всего несколько. И как они выживают в этой глуши, он понятия не имел.
