— Я эту сову… — тоскливо вздохнул Майориан, созерцая совершенно незнакомое копье, слишком короткое и легкое, под другие руку и рост: и когда успела подменить, и как? И куда делось его собственное, оно же богине не по руке… — Может, пусть прорастает?
— Если хозяйке не жалко.
Вот только хозяйки нам тут и не хватает… Майориан убрал руку с древка, посмотрел на копье, потом огляделся — вокруг стояла совершенно обычная летняя ночь, светлая, лунная. Тихая. Ничего, заслуживающего внимания. Луна как луна, уже надкушенная с одного края. Трава, притоптанная бессчетными копытами и ногами, уже поднялась — до бедра достает, мохнатые метелки тычутся в ладонь, щекочут. Хорошо-то как… особенно, если обоняние отбило.
Нет, сова не возражает. По причине своего полного отсутствия поблизости. Надо понимать, все в порядке. Прорастет — хорошо, все лучше того, что тут до сих пор делалось. Живое дерево, олива… с оливками…
…Майориан сложился пополам от смеха, потом и вовсе уселся на землю. Совы, копья, оливы, нечистая сила, змий и дракон древний… оливками начиненный!.. Как все мирно начиналось, просто Аттила, просто военная кампания, как обычно, как каждый год, и вот чем закончилось — видел бы кто, тоже со смеху бы помер!
— Если твои разведчики будут интересоваться, что тут было, — сварливо сказал патриций, — объяснишь, что имело место… временное нарушение дисциплины.
— С… чьей… стороны? — никак не удается отсмеяться до конца. — Сатаны?
— Мироздания.
— Ладно, так и скажу. Смотри, солнце встает… — а казалось, совсем немного времени прошло.
— Нам пора.
Следующие час или полтора командующий очень нехорошо молчал. Видно было, что думает он о чем-то крайне неприятном, а при попытке представить себе, что именно этот человек может счесть крайне для себя неприятным, у Майориана вставало дыбом все, включая желудок.
Потом патриций фыркнул, повернулся к спутнику и сказал уже обычным тоном:
— А знаешь, ты это очень удачно придумал, с «Откровением». Очень. Потому что в следующем году гунны непременно пожалуют к нам. Это вообще удача, что Аттила начал с Галлии, я бы на его месте сразу шел на Италию. Эти все, — он повел головой на юг, — никогда не договорились бы между собой без нас, не выступили бы вместе. А по частям он расщелкал бы их как орешки. Так что я бы сначала атаковал Италию, разбил нас — и спокойно взял бы на следующий год все, до самой Испании. Теперь он придет с меньшей силой, но нам хватит. И на перевалах мы его не задержим, увы.
— Почему?
— Потому что… помнишь, что было на холме вечером? У всех глаза слюдяные? С армией такого не сделаешь, не под силу, да и не хочет Аттила побеждать явным колдовством — ему еще власть детям передавать, но армию на перевалах нам держать негде. А если людей немного, достаточно найти одного — как вот сейчас Торисмунда. И путь открыт, а остальное сделает железо. В Италию они пройдут, а вот дальше… Нет, ты просто замечательно сегодня наговорил, это нам очень и очень пригодится — извини, что я не сразу понял.
В том, что Майориан все-таки не вывалился из седла, его заслуги не было. Чья угодно была — покладистого коня, наставников, которые выучили на совесть, ровной дороги… а сам бы свалился точно: удостоился похвалы, не прошло и двух десятков лет. И — за что? За цитирование священных текстов не ко времени и необдуманные действия без позволения.
«Кого боги хотят покарать — лишают разума. Посредством определения на службу к черт зна… да даже черт не знает, к кому!» — пришел к окончательному и бесповоротному выводу Майориан. Поздновато, конечно, пришел. Раньше надо было.
452 год от Р.Х., Мутина[20]
Майориан не спал в седле по очень уважительной причине — никакого седла поблизости не обнаруживалось. А вот тому, что он не спал просто так, он никакой уважительной причины не находил. Просто сон не шел… никуда. И не ехал. Тоже никуда, а особенно к нему. Хотя найти Майорана было просто — он сидел на табурете в знакомом улье и смотрел на очень белую стену. Очень белую и очень плохо побеленную. Известь легла неровно, неумелая кисть оставляла бороздки и завитки, взгляд застревал в них, скатывался по ним куда-то в сторону сна — и не мог добраться.
Стену, наверное, белил кто-то из своих же. До того на ней писали углем — отмечали, где по сегодняшним сведениям враг, где наши, какова численность, намерения, кто куда двинется… когда штаб начинал путаться в значках, свежие новости переносили на соседнюю стену, а черно-серую безумную паутину просто закрашивали сверху.
Круговорот.
Три дня назад, там, за речкой, за Падусом,[21] Майориана догнал приказ сдать команду и возвращаться.
Ничего доброго он об этом не подумал… до приказа у него все шло отлично, просто замечательно, два перехваченных обоза, четырнадцать стычек с гуннскими отрядами… все вырублены до ноги, пленные допрошены и убиты тоже. Это приказ. Люди противника должны просто исчезать. Желательно так, чтобы их не нашли и мертвыми. Хороший приказ, не всегда выполнимый, но хороший. Гунны уже не рискуют выезжать за едой и фуражом мелкими группами… подождите, у вас и крупные пропадать начнут. Скоро.
Жирный улов, мало потерь, все идет, как задумывалось. А вот в Роме плохо. И в Равенне тоже. Там не понимают, почему Аттилу не задержали на перевалах, почему этому самозваному бичу Божию не устроили второй Каталаун… Потому что у нас соотношение сил один к пяти, олухи. Пока.
Он смотрит на стену, небо за речкой было таким же белым. С перевалами ничего не получилось, как мы и ждали, там, где людей немного, вода дырочку найдет… мы отошли, мы отдали предгорья — и теперь Аквилеи нет, не города нет, это слухи, что город снесли с лица земли… Аквилея цела, насколько может быть цел укрепленный пункт, который взяли штурмом, а вот жителям повезло меньше. Но и Аттила на этой осаде увяз, надолго — с этим повезло уже нам. Не соверши гунн этой ошибки, сейчас все могло бы быть хуже. Не было бы войско царя царей сковано по рукам и ногам нехваткой припасов, и, что важнее, фуража — так удачно досаждать гуннам не вышло бы.
Мы отошли — и Патавиум[22] и Медиолан открыли гуннам ворота. Это не предательство, у них тоже был приказ. Очень простой: считаете, что можете устоять — стойте, считаете, что не можете — сдавайтесь, выговаривайте условия; но лучше уходите на юг, сразу, до того, как до вас доберется война. Потому что противнику дорого станет каждая лощина и каждая переправа, но обещать, что он остановится, вам не будут.
Где-то на середине мысли Майориана взяли за плечи и куда-то потащили, он не возражал, тут не было никого, кроме своих, только удивился, что не узнает дороги, и не сразу вспомнил, что это не Рома, это Мутина — и до речки не так уж далеко, если не в обход чего попало и не по пересеченной местности. Мутина, давний опорный пункт для кампаний в Галлии — тут тебе и реки, и Эмилиева дорога… И если плохо в Роме, то ехать придется туда, но не сегодня, сегодня его, кажется, сейчас, куда-нибудь положат и оставят в покое — и это значит, что новости совсем плохие. Он так и заснул — на ходу.
