Вкус безумия на губах.
Я чувствовал себя так, словно летел сквозь темноту, которая то взрывалась сполохами всепожирающего пламени, то превращалась в ледяную стужу, от которой замерзали даже кости. Это было безумие и это был бесконечный полет, полет без скорости и направления. Полет к мертвой точке. Сумасшествие.
Я чувствовал, как жадно и неумело впиваются его губы, терзал их и не мог вырваться из этого затяжного полета, меня затягивало еще глубже, туда, где уже нет света и воздуха, где есть только мы — я и он. Мы оба были там, нас обоих несло в сумасшедшем течении времени и пространства, туда, куда мы столько времени хотели попасть — и куда так боялись.
Мысли метались так быстро, что я не успевал разглядеть их разноцветные зыбкие хвосты. И только в висках тяжелыми медными молотами билось: «Все, хватит, ради Космоса, остановись».
Он убивал себя, сжигал себя заживо, словно я был всего лишь доменной печью. Он уничтожал себя, этот глупый и отважный Котенок, таял в этом поцелуе. Это и было его самоубийством, куда более надежным, чем если бы он положился на логгер или свинец. Он уничтожал самую свою суть, не тело, а то, что было им самим. В этой сладострастной пытке он убивал себя, убивал все, что составляло его некогда прежде. Веру, честь, верность… Это была страшная картина и вместе с тем я не мог оторваться от нее. Кто-то другой, находящийся бесконечно далеко от меня, подумал мельком — обхватить Котенка за плечи еще крепче, один несильный толчок… Я увидел, как сплетаются в диком хороводе мельтешащие звезды над нами, как все ближе вода — черная, пенная, злая, как играет тусклый желтоватый свет на хищных боках камней внизу… Закончить все одним движением, аккуратным уколом тонкого лезвия. Все… Оставить позади бесполезный хлам, скинутый на обочину. Прекратить мучения двух человек.
Наш поцелуй длился больше вечности и не меньше нескольких секунд.
Потом Котенок тихо вскрикнул, толкнул меня в грудь и вскочил. Ноги у него подгибались, глаза были расширены.
— Я… я… — он судорожно втянул воздух, пошатнулся и приник к стеклу чтобы устоять на парапете.
Наверно, у меня был глупый и сумасшедший вид. Такой же, как у него.
— Это ничего… — брякнул я какую-то чушь, зазвеневшую фальшивым золотом, — Все в порядке, ты…
Он обвел невидящим взглядом море, в его глазах отразилась бесконечная черная линия изломов. Потом беспомощно прижал руки к животу и скользнул внутрь маяка. Моя куртка упала на пол, я лишь успел увидеть, как взметнулись за его спиной шелковые зеленые крылья. Потом едва слышимые шаги по ступеням — и все. Я остался сидеть, одинокая серая фигура над бушующим морем.
— Котенок!.. — крикнул я ему вслед, хоть и знал, что это бесполезно.
В голове немного кружилось, губы пересохли. Я еще чувствовал его прикосновение, ощущал его губы, запах его волос. И чувствовал себя отвратительно. Вот теперь — все. Это уже конец. Он будет бояться даже смотреть на меня. Я воплотил все его страхи, которые мог. Лживый похотливый герханец, ты был таким с самого начала. Ты знал, чем это кончится. Убеждал себя, лгал — и ему и себе, но знал. Ублюдок. Мразь.
— Котенок! — я поднялся, пошел за ним. Ступени привычно ложились под ноги, но я качался, как будто успел выпить уже пару бутылок. Его дверь была закрыта, я прикоснулся к ней ладонью и так и замер, не в силах открыть ее. Преграда передо мной была крепче силового поля.
Я развернулся и пошел обратно.
Рассвет застал меня врасплох, как вора. Я стоял на палубе «Мурены», оперевшись локтями о крепкие поручни и курил, стряхивая пепел в воду. Море, из которого выкипела вся дремавшая в глубинах ярость, ластилось как щенок к ватерлинии, стараясь коснуться ее лазурной слюдой набегающих волн. Высоко в небе кричали гребешки. Они выписывали круги над маяком, то и дело камнем падая к воде чтобы подцепить когтями выбравшуюся слишком близко к поверхности рыбешку. Также быстро они вновь набирали высоту и только блестящее серебро чешуи говорило о том, что заход был удачен. Полдесятка зыбких, хаотически двигающихся точек зависли надо мной.
«Сколько сходства, — думал я, поглаживая фильтром сигареты губу, — Они похожи на нас гораздо больше, чем это кажется с первого взгляда. Бессмысленные метания в небе, хаотические петли, крики… Потом бросок — и ты уже сытый, спокойный, паришь в восходящих потоках, наблюдая осоловевшим взглядом морскую гладь. Потом опять голод — и снова тебя несет, швыряет из стороны в сторону, куда глаза глядят, гонит неизвестно куда — туда, где обманчивым бликом сверкнет чешуя, а может и не чешуя вовсе, а отблеск солнца в волне…»
Табачная копоть оседала где-то на полпути к легким, я долго кашлял, плевал в море и чувствовал, что полон изнутри выпаренной морской солью, которая уже начинает разъедать меня. Тошнотворное, выворачивающее наизнанку чувство.
«Все правильно, — сказал я себе, — Ты знаешь, что надо сделать.»
Рассвет близился, солнце уже ползло из-под воды, медленно, но неотвратимо. Там, где оно поднималось, вода окрашивалась в желтый и алый цвет. «Мурена» работала на холостых, еле слышно. Если бы не тонкая вибрация под ногами да показания приборов, можно было бы подумать, что она еще не отошла от ночного сна. Я бросил сигарету, вернулся в рубку и положил руки на штурвал. От непривычки он казался влажным, холодным и неудобным. Но я знал, что это скоро пройдет. Вообще все скоро пройдет. Выйти на малых оборотах, чтоб двигатель работал лишь немногим громче шелеста волн, развернуть катер, взять курс. Котенок ничего не услышит. Даже если заметит — я уже буду далеко.
«Достаточно. Достаточно далеко».
Катер был намертво привязан к причалу силовым полем, я всегда крепил его перед штормом чтобы волны не разбили корпус о камни. Одно нажатие кнопки — и оно исчезает. «Мурена» свободна. Топлива — под завязку, хватит на то чтоб обойти планету два раза. Оставалось только отсоединить тонкий мост, нашу последнюю связь с землей. Я вышел на палубу, двумя быстрыми движениями отсоединил крепления и мост, зажужжав, стал медленно втягиваться в причал. Я мог идти обратно в рубку — задавать курс, выводить «Мурену» в море. Но я замешкался у трапа. Стоял и смотрел на маяк. На темные окна второго этажа. Возможно, они будут первым, что придет мне на память, когда я захочу вспомнить Котенка — темные круглые провалы, похожие на глядящие в лицо дула. Но наверно я вспомню и то чувство выпаренной соли внутри. И еще что-нибудь.
— Пока, — сказал я тихо, чтобы это не было слишком пафосно, — Бывай, малыш.
Я похлопал по перилам, «Мурена» любила такую грубоватую ласку, убедился, что мост ушел полностью, а силовые контакты разомкнуты. Передо мной было море. Похожее на Космос — бесконечное, огромное, непонятное. Оно ждало меня, играло на горизонте желтыми и белыми бликами. Что ж, я тоже этого долго ждал.
