Спокойно и печально. Черт, малыш…
— Ну что ты такое… — я подул на кофе, выигрывая время, — Разумеется, я не злюсь на тебя.
— Хорошо. Завтрак — вот.
Он взял с тарелки причитающуюся ему часть и уже готов был шмыгнуть в дверь. Раствориться в безжизненной тишине маяка, уйти из того измерения, где ходит пугающий и опасный ван-Ворт.
— Стой, — бросил я вслед. Я ожидал, что он не обратит на меня внимания, но Котенок замер у самого порога. Плечи под зеленым шелком напряглись еще больше, — Не хочешь подняться наверх?
— На-верх? — спросил он настороженно.
— На крышу. Там можно замечательно позавтракать. С видом на море. Оттуда замечательный вид. Волны видно издалека… Очень красиво.
— Я не люблю волны.
— Тогда мы сможем просто посмотреть на них вместе за завтраком. Что думаешь?
Он не хотел этого, я видел, как затвердели его губы.
— Пошли, пошли, — я подхватил тарелку с хлебом и мясом, — Я захвачу термос.
Точно загипнотизированный, Котенок пошел за мной. Штаны он подкатал выше щиколоток, ботинки же напротив туго зашнуровал насколько это было возможно.
— Ты не имеешь ничего против того чтобы позавтракать в моей компании?
— Нет.
— Вот и отлично, — преувеличено бодро заметил я.
Мы поднялись наверх, я поставил еду и горячий термос на давно пришедший в негодность вычислительный блок, служивший мне кофейным столиком, а иногда — и рабочим верстаком. Котенок отошел к самому краю купола, заложив руки за спину, посмотрел с высоты на море. Оно точно отразилось на его лице — оно стало бледнее, резче.
— Шторм не сильный, баллов семь. Осенью здесь бывает повеселее. Проклятая весна… Погода здесь непредсказуемая, сколько лет живу — а так и не привык.
— У тебя есть спутник.
— Я редко просматриваю сводки погоды.
— Почему?
— Не люблю знать все заранее… Кофе будешь?
— Угу.
Я разлил из термоса кофе, Котенок осторожно принял свою кружку, обжегся и зашипел, дуя на покрасневший палец.
— Раньше я любил смотреть на шторм. Потом устал. Но выглядит внушительно, да?
— Страшно.
— Здесь мы в безопасности. Маяк рассчитан на гораздо более сильные волны, такие, каких в этих широтах нет, — поспешил успокоить я, — Его практически невозможно уничтожить, разве что с орбиты.
Котенок покосился вверх, будто пытаясь рассмотреть в черно-серых, укутавших небо, лепестках огненную нить залпа орбитального логгера.
— Не люблю волны. И море тоже. Оно страшное.
— Вовсе нет. Если не делать глупостей, оно не опаснее мухи. Я живу здесь уже прилично.
— Я не говорить «опасное», я говорить «страшное», — Котенок досадливо дернул бровью, — Неприятное. Большое.
— Слишком большое?
— Да. Слишком.
— Не все большое обязательно страшное. Мне так всегда казалось. Вот слоны, например… Огромные животные, но добрейшей души, если не провоцировать их. Или парящие жуки с Ганнимеда, — я говорил еще что-то и чувствовал, как удаляюсь от цели с каждым словом. Я говорил не так, я перепутал направления и путеводная паутинка в моих руках стала ледяной. Надо было вернуться к чему-то, что ему близко, — Настоящий воин не боится ничего.
Я положил на хлеб мясо, откусил кусок, запил из кружки. Котенок примостился подальше от меня, положив тарелку на колени и сев, как обычно, по-турецки. Есть он не стал, вяло ковырял ногтем суб-продукты.
— Я не воин, — сказал он как-то очень-очень тихо, — Я могу бояться.
Я даже перестал жевать.
— Ко… Кхм… Ты о чем, малыш?
Он посмотрел на меня — в который раз за прошедшее время? — и я почувствовал прорастающий внутри шипастый клубок — глаза у него блестели. Так, как не могут блестеть глаза Котенка. Влагой.
— Я не воин, — повторил он, звонче, голос зазвенел, как струна, которая вот-вот оборвется, — Не смотри на меня так.
— Прости, — я отложил враз ставшей непослушной рукой хлеб, — Я взял тебя в плен как воина, ты честно пытался прикончить меня и, надо сказать, едва не достиг успеха. В том, что ты оказался пленником, нет никакого позора, я старше и опытнее тебя на много, очень много лет. Ты дрался как храбрый воин, Котенок, и мне приятно было встретить достойного противника тут.
Он усмехнулся — криво, печально. В его глазах был туман.
— Я хочу туда. К морю.
— На карниз? — опешил я.
— Да.
— Слушай… Уже без глупостей, правда? Без трюков?
И тогда случилось что-то совсем невероятное, такое, что мир перед моими глазами едва не сделал кувырок.
Котенок подошел ко мне, положил на плечо невесомую руку и сказал тем же звенящим голосом:
— Без глупостей, Линус. Даю слово.
Я промычал что-то неразборчивое и полез за ключами. Котенок ждал, отвернувшись и наблюдая за волнами, которые с нечеловеческим упорством пытались подломить нашу с ним тюрьму. Едва я открыл дверь, внутрь влетел порыв ледяного ветра, затанцевал вдоль стен, поднял с пола мелкие обрывки бумаги. Котенок улыбнулся, беспомощно и тонко. И шагнул на карниз.
Я готов был прыгнуть следом, сграбастать за шиворот — как в прошлый раз. Если успею. Если в этот раз он станет колебаться. Но он не стал ничего такого делать. Просто сел на карниз, там, где обычно сидел я, свесил ноги вниз и стал медленно ими болтать в воздухе. Ветер рвал его рубашку, зеленая ткань выглядела как огромный мотылек, бьющийся снаружи о стекло.
— Холодно, — сказал Котенок.
— Конечно холодно, пустая твоя голова! — рассердился я, — Пневмонию решил получить? Воспаление легких? На, одень.
Я дал ему свою куртку, он безропотно накинул ее на плечи. Я присел неподалеку, но ног спускать не стал, вытащил сигарету, с трудом подкурил.
— Я не воин. И никогда им уже не буду, — сказал Котенок, ветер попытался вырвать эти слова из его губ и растащить их, разметать в воздухе, но я все услышал, — Ты можешь не обращаться со мной как с пленным воином, герханец.
Я мог спросить «Почему» или еще что-нибудь столь же глупое, но не стал.
— Я был единственным из экипажа, кто ни разу не был в бою. Мы лететь в бой. В первый бой для меня. А потом ты.
Мерцание экранов, переплетение дрожащих кривых, ровно бегущие столбцы цифр… Я только нажал на кнопку. Я просто сделал свою работу — быстро, четко и правильно.
— Я хотел остаться. Умереть с кораблем. Мне не разрешили.
— Не разрешили умереть?
— Да. Капитан кинул меня в капсулу. Я просил его… сильно просил, — Котенок сжал кулаки, — Он говорить, что я недостоин. Я не воин. Они погибли все — там. Я тут. Я пытался остаться. Он ударить меня, потом кинул… Я не воин.
