– Мы съедим мастера Хвосттрубоя, батюшка? – с невинным любопытством спросил Крелли.
Скогги порывисто перепорхнул на верхнюю ветку и сильным клювом выбил быструю болезненную дробь по его оперенному черепу.
– Ты мне только влезь еще разок – я тебе все твои вострые перышки повыщиплю да и сошвырну с этого вот дерева на жратуху тем котам в Холме, каменная твоя башка! Не можешь же ты есть всех подряд! – Он повернулся к Фритти: – Так вот что, любезный мой кот, мы с вами, ясно дело, оба знаем, что вы не такой уж пустоголовый, чтоб лезть обратно в этот ужасный Холм. Так. Но случись такое, что вы собрались бы туда, вдруг бы я сумел дать махонький советик?
Хвосттрубой на миг задумался, потом слегка улыбнулся Каркаряке:
– Ну если уж мы говорим о таком глупом намерений и, предположим, если бы я нуждался в совете, что вы захотели бы в уплату?
– Вы, коты, не такие уж глупенькие, как можно бы подумать по вашим песням. Однако на сей раз пред-поло-жутель-ное дело, в котором я мог бы вам помочь, само себя окупило бы, хотя Черная Птица знает – удачей тут и не пахнет. Так вас бы за-ин-ту-ресовало? – Фритти кивнул в знак согласия. – Тогда хорошо. Ну так дайте мне сказать.
Не так чтобы уж очень давно, когда мы впервой узрели те кучи грязищи, что вспухли вдоль нашего леса, туннелей, которые выходили бы изнутри, еще не было. Первый туннель был невелик, и когда они вырыли те, что побольше, то этот взяли да и позабросили. По-моему, его покамест не охраняют и он порядком зарос – ведь те коты из Холма тогда еще не владычили так, как ныне. Теперь как бы это вам его сыскать…
Окончив, Скогги повернулся к сыну:
– А теперь, долдон ты крылошлепый, заруби себе это хорошенько – на случай, коли тебя упросят рассказать, как это ты был последним, который видел храброго мастера Хвосттрубоя живьем!
Еще взрыв каркающего смеха – и ворон взлетел; Крелли вздрогнул, потом последовал за ним.
– Подождите! – крикнул Хвосттрубой, и две черные крылянки остановились и закружились над ним. – Если вам неважно, кто кого ест, почему же вы мне-то помогаете?
– Подходящий вопросец, мастер Кот, – прохрипел Скогги. – Понимаете, я так высчитал, что по ихнему распорядку эти коты из Холма по осени очистят все как есть Крысолистье. Ясно дело, где б они ни прошли, будет еда для нас, Каркаряков… но я и впрямь становлюсь стар. Я пред-пучи-таю вывалиться поутру из гнезда и тут же сыскать себе завтрак. Так что ежели вам пофартит, вы меня очень даже обяжете, коли приведете свое Племя обратно в лес!
С веселым резким карканьем вороны скрылись.
– Шусти! Пожалуйста, послушай меня! Мимолетка осторожно пересекла тюремную пещеру и дымчато-серой лапой дала котенку не слишком мягкого тычка. Шуст издал недовольное ворчание, но глаза его остались закрытыми – Шуст не шелохнулся.
Мимолетка тревожилась. Шустрик проспал или пролежал молча почти все время с тех пор, как Растерзяк притащил ее в пещеру. Котенок всего лишь признал ее существование, разочек приподняв голову вскоре после ее появления, чтобы бросить: «Ох, приятной пляски, Мимолетка», и снова впал в дремотное состояние. Потом несколько раз ответил на ее настойчивые вопросы, но без особого интереса. В углу пещеры, как мертвый, распростерся Гроза Тараканов – Шуст, пожалуйста, скажи мне что-нибудь! Я не знаю, надолго ли меня здесь оставили. Они могут вернуться за мной когда угодно.
Она подумала о Растерзяке, и шерсть у нее зашевелилась от страха. Атаман Когтестражей грубо швырнул ее в тюремную яму, пообещав вернуться и «пообщаться с ней», как только доложит лорду Закота. Должно быть, это было уже много дней назад, хотя из-за тягучих Часов темноты время, казалось, тянулось бесконечно. Он мог вернуться за ней в любой момент!
– Шустрик! – сделала она еще одну попытку. – Неужели ты не понимаешь? Мы в страшной опасности! – Снова ткнула его лапой. – Проснись!
Шуст со стоном чуть-чуть перекатился на бок, подальше от назойливой лапы.
– Охх, Мимолетка, ну почему бы тебе не оставить меня в покое? Здесь так красиво, и я не хочу… – Он на миг умолк; нахмуренные брови перекосили его блаженную мордочку. – И… И… Я не хочу быть там, где был раньше, – печально окончил он…
Мимолетка и рассердилась, и немножко перепугалась.
– Что ты имеешь в виду? Ты бредишь, Шуст!
Малыш тряхнул головой, его мордочка снова стала безмятежной.
– Нет, Мимолетка, ты не понимаешь. Я – с белым котом. Все очень мирно. Я узнаю много нового. Пожалуйста, не сердись на меня. Если б ты только видела, Мимолетка! – с горячностью выговорил он, плотно закрыв глаза. – Свет… И пение…
Шустрик опять умолк, и фела никакими усилиями не смогла заставить его снова заговорить.
Вход в заброшенный туннель был как раз там, где сказал ворон, – под пушистым от снега кустом боярышника на краю леса.
Хвосттрубой внимательно обследовал старые отбросы, окружавшие вход, но тут явно давно никто не бывал. Нырнув под прикрывающий куст, продрался сквозь грязь и хлам, которые частично загораживали дыру. Расчистив отверстие на ширину усов, просунул туда голову и снова принюхался. Внутри туннеля пахло только застарелой грязью да несколькими небольшими животными, которые когда-то ненадолго там укрывались.
Его новопринятое решение лишь чуть заметно поколебалось – и он шагнул внутрь. Наверху, над белым лесом, солнце стояло в Часе Коротких Теней.
Этот туннель был значительно суше, чем большинство других, которыми он хаживал внутри Холма. Свежий воздух в туннеле приободрил его, и он довольно долгое время смело шагал в глубины. Мерцающая земля светила здесь лишь местами, но этого хватало.
Вскоре ему стали попадаться поперечные туннели, из некоторых веяло жарким сырым воздухом. Он приближался к оживленным, хоть еще и не главным дорогам Закота. Понял, что должен быть осторожнее.
Этот звук был таким приглушенным, таким неуловимым, что поначалу он даже не заметил, что безмолвие покинутой туннельной ветки нарушилось. Постоянный внутренний пульс Холма за время долгого заключения стал ему очень привычен – он едва заметил его возобновление. Но когда звук наконец дошел до сознания Фритти, он понял: что-то изменилось, звук стал чуточку другой. Это его встревожило – хоть он и не сказал бы почему. Затем понял.
Шум постепенно усиливался, словно Хвосттрубой приближался к месту его возникновения. Каждый шаг, казалось, подводил его к источнику тупого, почти неслышного биения. Когда Фритти был здесь в заключении, Холм всегда звучал одинаково; слух всюду преследовал отдаленный, но непрестанный гул – словно все в Закоте исторгало приглушенный жужжащий ропот.
