А теперь он будет выжидать. Чтобы не ошибиться. Чтобы ни один, ни один…
Скорей бы только. И так чудо, что его самого до сих пор не выследили.
Добытчик ничего не понимал. Они сразу же встали на след чужака, и след был ясен, – мальчишка и тот бы не сбился. Он был уверен, что настигнет своего врага еще до темноты и убьет его, прежде чем остальные охотники успеют вмешаться. А потом они продолжат преследовать горную нелюдь. Но… они не догнали чужака ни к вечеру, ни на следующий день, ни позднее. След был. Ясный, несомненный. Но того, кто его оставил… не было.
Добытчик видел, что его спутники волнуются, чем дальше, тем сильнее. Уже на втором ночном привале один из охотников неуверенно предложил: – Может… Дождемся наших?
Они не забывали помечать свою тропу зарубками на стволах и сломанными ветками. Только нужно ли это? Погода стояла тихая, ясная, безветренная. Мир словно застыл…
…Дождаться отца и тех, кого он приведет с собой? На четвертый день Добытчик был бы готов пойти и на это; у него и желание убить этого непонятного чужака если не прошло вовсе, то значительно ослабло. Но вот беда: сзади никаких признаков того, что свои торопятся. Вообще ничего. Звуки словно умерли, и в этом зловещем молчании легче было идти вперед, чем ждать… невесть чего.
Вожделенный момент наконец-то настал. Аймик уже понял, что эта рыжешерстая двуногая нечисть, днем разбредающаяся в поисках пищи, чтобы к вечеру вновь сбиться в стаю, не имеет какого-то одного пристанища… по крайней мере, сейчас не имеет. Если оно и есть, то где-то далеко, за несколько переходов… Неужели они специально пришли сюда, чтобы… Или, может быть, уходят на новое место, опасаясь возмездия?
Как бы то ни было, а каждый раз эта поганая стая ночевала в новом месте. И на третью ночь свершилось-таки долгожданное: твари облюбовали для ночлега глубокую балочку с крутыми склонами, хорошо защищавшими от ветра, но такими крутыми и скользкими, что едва ли по ним могли вскарабкаться даже они. А выход всего лишь один – узкий и полуприкрытый кроной рухнувшей и уже высохшей ели.
«Когда?» — спросил Аймик себя самого (или НЕ ТОЛЬКО себя самого) и получил ответ: «На рассвете!».
Он все взвесил, все прикинул: и то, как вспыхнет сухая ель, и тот камень, откуда хорошо просматривается вся балочка, откуда он будет посылать стрелы. Стрелять нужно быстро и без промаха; самцов первыми… Спал он в ту ночь или нет? Должно быть, все же спал, хоть и не помнит. Но трут приготовил еще затемно, это точно.
Действовать пришлось раньше, чем Аймик надеялся: на самом рассвете, когда небо уже просветлело, но мир еще оставался сизовато-серым. Услышав шум, возню, отрывистые взвизги, Аймик поднес к мертвой хвое трут.
Занялось сразу и споро. В следующий миг он уже занял облюбованную позицию и налагал на туго натянутую тетиву первую стрелу.
Первые выстрелы были не совсем удачны: Аймика ослепляло не только пламя, но и ярость, и он не сразу смог так слиться со своим оружием, когда убиваешь не рукой, а сердцем. Но потом дело пошло на лад. Хищно рыскал наконечник стрелы, высматривая в полумраке очередную мечущуюся фигуру, победно выла тетива, – и сам Аймик, увидев, как валится в снег новый ЛАШИИ, и дергается, и не может встать, отстраненно, с некоторым удивлением слышал свой собственный победный крик, похожий на вой…
(И еще он ощущал: что-то там, за спиной… Опасное, но не очень. Главное – эти твари.)
Огромный самец попытался вырваться из ловушки сквозь пламя. Стрела вошла ему в глаз почти до половины древка. Сделав по инерции несколько шагов вперед, лашии рухнул в огонь. Завоняло паленой шерстью и горелым мясом.
(«Жаль, что не могу сжечь каждого из вас. Живьем».) Не наконечник – сам Аймик высматривает оставшихся в живых. И убивает. Сердцем.
Эта ночь была так же тягостно тиха, как и все прежние. Добытчик уже не сомневался в том, что чужак-колдун ведет их по ложному следу невесть куда… на погибель. Не его это след – подвластные ему злые духи проложили. Прав был отец, но теперь уже ничего не поделать. Возвращаться? Лучше сгинуть от голода и мороза, чем покрыть себя таким позором.
Он и его спутники коротали ночь у костра в полудреме и невеселых мыслях. Охотники пошли за Добытчиком по своей воле, и никто его не ругал. Но Добытчик понимал: в их неизбежной гибели виноват только он.
…Привычную тишину внезапно разорвала вспышка пламени (совсем близко!) и крики. Крики, в которых не было ничего человеческого.
Не разбирая тропы, с копьями наперевес, охотники бросились туда, где шел бой.
…Они остановились на краю поляны, глядя в изумлении и страхе на происходящее впереди.
Чужак? Тот самый, хорошо им знакомый? И да и нет. Конечно, это был он, в своих странных одеждах, со своим луком… И не он. Разве возможно человеку двигаться с такой скоростью, так проворно посылать стрелу за стрелой туда, через рокочущее пламя? И судя по воплям, доносящимся оттуда, стрелы эти не пропадали даром… Вот, закачавшись, рухнула в пламя гигантская фигура, и чужак сам кричит, посылая новую стрелу, и крик его перерастает в утробный, доселе неслыханный рев…
И лишь когда чужак, оставив свой лук на месте, схватился за копье и бросился в глубь балочки, охотники немного опомнились… Но так и не могли решиться сдвинуться с места.
– Я пойду первый… – невразумительно пробормотал Добытчик. – Посмотреть… Помочь…
Лица его друзей выражали одно: «Помочь – ЕМУ? А убивать такого… Ну уж нет». На негнущихся ногах Добытчик двинулся вперед, сам еще не зная, что он будет делать, на что решится.
…А потом оказалось – стрелы кончились (две, три, а то и все четыре все же зарылись в снег), и пламя все еще жаркое, но уже понемногу опадает, а там еще кто-то мечется, срывается с почти отвесной стены… Теперь – за копье.
…Самка. Та самая, что вчера зайца… Ее детеныш коротко взвизгнул под ногой, дернулся и затих. Ощеренная клыкастая рожа, вытянутые вперед руки-лапы с острыми когтями. Самка мечется, стремясь увернуться от копья, улучить миг и вцепиться в ненавистное голое горло. Она ловка, увертлива, но сегодня Аймик в ударе, хоть и сроду не отличался умением биться на копьях. Рывок… Ложный выпад… Поворот, и костяной наконечник, оснащенный двумя рядами кремневых вкладышей, упруго входит в волосатое брюхо. Рывок назад, отскок – и новый удар, и еще, и еще…
А потом случилось самое страшное и самое удивительное.
Просветлело окончательно. Аймик собирал целые стрелы, выдергивая их из мертвых тел. Оставалось совсем немного; он уже подходил к самому крупному из самцов, рухнувшему одним из первых, и успел подумать с досадой, что вот, стрелы не видно, стало быть, она под этой тушей и наверняка сломана… И вдруг эта туша, казавшаяся безжизненной, как все остальные, с неожиданным проворством оказалась на ногах. Коварный самец не был даже ранен и, тихо рыча, смотрел на своего от шившего врага с нескрываемым торжеством.
