В ночи зазвучал голос, сильный и нежный, выпевающий сложный, непривычный слуху человека мотив, утончённый и однообразный. По вершине холма вдруг покатилось горящее колесо. Вращающийся огонь устремился к обрыву, сорвался в пропасть. Всё так же кружась, рукотворное солнце полетело над тёмной водой. Миг его падения растянулся для Хина на долгие минуты.
Ярко вспыхнув, словно в последнем, отчаянном крике, огненный дух погас, проглоченный ночной рекой.
Дикие и опасные, хищники крались, сливаясь с сумерками. Их мех и перья отливали тускло-голубым светом, словно необычайно острые клинки из вуца.[17] Глаза на макушке — два чёрных пятна в форме капли — видели добычу сквозь каменные колонны, уши настороженно подрагивали. Передние пары глаз, хитро прищуренные, то наливались ртутью, то подёргивались белёсой поволокой.
Бестии приближались, неумолимые, словно сама судьба. В разинутых клювах за стеклянными нитями слюны нетерпеливо шевелились чёрные языки. У следующей колонны на полу сидела жертва и читала книгу при свете лампы, не подозревая о том, что уже не успеет перевернуть страницу — твари изготовились к решающему прыжку.
Пророкотала дверь, заскребли когти.
— Эй! — окликнул флегматичный бас.
Жертва вскочила на ноги, точно подброшенная:
— Приехал?
По свеженатёртому полу торопливо застучали каблуки, удаляясь. Хищники, обиженные и возмущённые, переглянулись, потом серый вздохнул, почесал за ухом сгибом крыла и захлопнул клюв.
Солнце недавно взошло и пряталось за облаками, утренний холод пробирал до костей. Мальчишка поёжился, потёр руками плечи и пожалел, что не надел вамс — рубашка, старая и тонкая, совсем не грела. Червя нигде не было видно.
— И не знал, что он такой проворный, — себе под нос пробормотал Хин.
Во дворе слышались голоса и смех. Юный Одезри добежал до угла, остановился, прижался к остывшим за ночь камням и высунул голову, стараясь остаться незамеченным, а разглядеть как можно больше. Не только стража собралась вокруг кареты из тумана, пришли воины, женщины из деревни и даже дети. «Ну просто праздник, — хмыкнул мальчишка про себя. — Скучно же им жить».
Он нарочно старался как можно дольше не замечать чёрную фигуру, возвышавшуюся над людьми на добрую треть роста. Хин знал, что увидит всё ту же маску, но его не оставляло тревожное чувство, что существо за ней теперь совсем другое. Люди снова захохотали, и мальчишка вышел из-за угла, медленно зашагал по двору, пытаясь что-нибудь разглядеть за плотно сомкнутыми спинами. В конце концов, он встал позади одной из женщин в тунике, открывавшей грудь. За спиной у неё был привязан годовалый ребёнок, тотчас уставившийся на Хина глупыми, любопытными глазами. Мальчишка поморщился и отодвинулся.
Он так и не понял, что забавляло людей, столпившихся вокруг кареты. Рабар, мускулистый и сильный, опытный загонщик, опираясь на протянутую руку уана, поднимался с земли, озадаченный и смущённый. Воины довольно перемигивались, Орур широко улыбался.
— Говорил же — не одолеть! — довольно приговаривал он.
Из-за кареты выбрался червь, мальчишка заметил, что в скоплении людей Хахманух тоже чувствовал себя неуютно. Робко волоча по земле брюхо, он подошёл ближе к Келефу и, осторожно вытянув лапу, тронул того за край подола. Гребень червя то прижимался к голове, то, вздрагивая, воинственно топорщился.
— Мне нужно отдохнуть с дороги, — доброжелательно, с едва уловимыми нотками снисхождения, обратился к людям Сил'ан. — И, Орур, я не стану больше говорить на общем — представим, что я не умею.
Старейшина усмехнулся, потом сотворил жест незначения.
— Как угодно.
Келеф погладил червя по голове и поплыл прямо к Хину. Люди торопливо расступились, мальчишка тоже шарахнулся в сторону. Он не был уверен, что уан его узнает.
Червь встретился взглядом с рыжим упрямцем и, выгнув спину, неловко окликнул правителя на морите.
— Одезри-сиэ нна.
— А, — был равнодушный ответ. Маска повернулась к Хину анфас.
— Онге аведаь, Келеф-уан, — низко опустив голову, проговорил тот.
Сил'ан негромко рассмеялся.
— Иль деа альвеомир-тет е-маит ттэ. Нарэньсама. Улелао-тет ша даэебьах. Так, значит, ты теперь говоришь на морите? Ну и ну. Следуй за мной.
Хин повиновался.
— Я только учусь, — вежливо ответил он, стараясь не стучать зубами.
— А чему ещё ты учишься? — всё тем же странным новым тоном спросил Келеф.
Мальчишка открыл рот, чтобы ответить, но его перебил Хахманух, пришедший в себя, едва толпа людей скрылась за поворотом.
— Детёныш, да ты ведь замёрз совсем! — громко возмутился червь. — Что за пренебрежение к себе! Не мог теплее одеться? Говорил же я: приедет утром — а то ты не знаешь, как тут жарко в это время! Быстро — беги в крепость, ишь чего удумал. Ты бы ещё голышом вышел!
Хин зажмурился, чувствуя, как горит кожа на лице.
— Я не детёныш, — не слишком мужественным, тонким голосом возразил он. — Мне тринадцать лет. Через год я буду взрослым. Да я уже выше старейшины!
— Рост это, конечно, прямо-таки показатель ума и сознательности, — червь встопорщил гребень. — Ну-ка марш отсюда!
Мальчишка кашлянул и, вжав голову в плечи, побежал по двору.
— Вот ведь, — пожаловался Хахманух уану расслабленным тоном, но слишком уж оживлённо. — Нашёлся мне тоже «не детёныш». Всегда молодняк сначала торопится вырасти, а потом не знает, что делать с собой, и мечтает вернуться в детство.
Келеф молчал, и червь извернулся, заглядывая ему в лицо.
— Ты играешь, — сказал, наконец, Сил'ан ровным голосом.
— Ты тоже, — сам себя удивив, откликнулся лятх.
Уан, наконец, взглянул в его сторону.
— Да, наверное, — после долгой паузы согласился он. — Это пройдёт.
Червь хмыкнул с недоверием.
— Похоже, слухи добрались и сюда, — заключил Келеф.
— Какие? О том маге — как его?
— Лье-Кьи.
— Чудное имя, — на этот раз лятх хмыкнул неодобрительно.
— О, дело, конечно, только в имени, — раздражённо подхватил уан. — Предубеждение тут ни при чём, не так ли?
— Предубеждение? — червь свил тело в тугую пружину. — Милый мой, не влюбился ли ты? Что тебе застило зрение? Этот человек идёт по головам!
— Он знает, чего хочет, и он этого добьётся.
— А я знаю, — Хахманух выскочил вперёд и преградил Сил'ан путь, — что твой круг общения резко изменился. И с изгнанием это не связано — прежние знакомцы не отвернулись от тебя, но ты отвернулся от них. А о твоих новых приятелях я не могу сказать ничего хорошего. Каждый из них способен всадить нож тебе в спину — ты другой, в тебе нет коварства: нет и не будет. Не такова твоя природа!
