Массивные внешние стены в четыре раза превышали рост человека. Сто стражников Золотой Птицы днем и ночью стояли на башнях над каждыми крупными воротами, и по двадцать стражей — над менее крупными. Было трое очень больших ворот в стенах на востоке, на юге и на западе, и полдюжины на севере; четыре из них открывались во внутренние дворы дворца, и к этим воротам примыкали административные учреждения и обширный Олений парк императора.
Четыре канала текли в город, их отвели от реки, чтобы обеспечить воду для питья и стирки, орошать городские сады аристократов и создавать озера в больших садах. Один канал был предназначен для сплава бревен, потребных для бесконечного строительства и ремонта, и для плоских барж с углем и дровами. В том месте, где каждый канал проходил сквозь стены, располагались еще сто стражников.
Того, кого ловили в канале после наступления темноты, наказывали шестидесятью ударами. Если его ловили днем и он не выполнял определенное задание (например, разбирать нагромождение бревен), его наказывали тридцатью ударами. Допускали также, что мужчины могут свалиться в воду на рассвете, пьяные после долгой ночи загула, без преступных намерений. Император Тайцзу, Повелитель пяти добродетелей, был милостивым правителем и заботился о своих подданных.
Менее тридцати ударов палкой редко приводили к смерти и не оставляли людей калеками.
Конечно, немногие из этих правил и ограничений касались аристократов, придворных императора или одетых в черное мандаринов гражданских учреждений из двора Пурпурного мирта, прозванных воронами, с их ключами и печатями. Для них открывали и закрывали ворота кварталов по приказу, если они передвигались в темное время суток верхом или на носилках.
Северный квартал, где расположены лучшие дома удовольствий, привык к поздним посетителям из Да-Мина и дворцов администрации. Трудолюбивые чиновники из управления цензуры или финансового управления, наконец-то освободившиеся от своих директив и каллиграфии, или элегантно одетые аристократы, живущие в городских особняках (или в самом дворце), прилично напившись, не видели причин отказываться от продолжения вечера с музыкой и девушками в шелках.
Иногда это могла быть женщина, передвигающаяся по одной из широких улиц квартала в неприметном паланкине с опущенными занавесками, с идущим рядом переодетым офицером из ее дома, чтобы разбираться со стражниками Золотой Птицы и защищать ее от убийц.
Справедливо будет сказать, что после наступления темноты на главной улице Синаня появляться было рискованно, если ты не офицер стражи и не придворный.
Первый министр Вэнь Чжоу обычно с удовольствием ехал ночью на своем любимом сером коне по самой середине императорской дороги. Это позволяло ему чувствовать, что Синань принадлежит ему, и демонстрировать непринужденность обладающего большой властью, красивого, богато одетого аристократа, едущего на юг от дворца в свой городской особняк, под луной или звездами. Его сопровождали стражники, разумеется, но если они держались позади или по бокам, он мог воображать, что он один в имперском городе.
Далекие обочины дороги были усажены можжевельником и софорой,[6] их приказал посадить еще отец нынешнего императора, чтобы замаскировать дренажные канавы. Клумбы пионов, королей цветов, между освещенными лампами постами стражников наполняли ароматом весенние ночи. Красива и величественна была императорская дорога под звездами!
Но в эту ночь первый министр Вэнь не получал удовольствия от ночной поездки.
В тот вечер, после танца своей двоюродной сестры в верхней палате дворца Да-Мин, его охватила такая тревога (он не хотел называть это страхом), что он почувствовал срочную потребность удалиться из дворца. Дабы ни один из возмутительно проницательных придворных или гражданских чиновников не заметил на его лице беспокойства, что было бы недопустимо. Только не на лице первого министра (у которого в подчинении семь министерств), да еще на первом году пребывания в этой должности.
Он мог бы попросить Шэнь Лю поехать домой вместе с ним, и Лю бы это сделал, но сегодня он не хотел видеть рядом с собой даже своего главного советника. Он не хотел смотреть на это гладкое, ничего не выражающее лицо в тот момент, когда собственное лицо первого министра выдавало всю глубину его неуверенности.
Он доверял Лю: этот человек был всем обязан Вэнь Чжоу, и к этому моменту его собственная судьба была уже тесно связана с судьбой первого министра. Но не всегда в этом дело. Иногда не хочется, чтобы твое доверенное лицо слишком хорошо тебя понимало, а Лю обычно казался способным на это, почти ничего не открывая о себе самом.
Конечно, у первого министра имелись и другие советники — в его распоряжении была обширная армия бюрократов. Он провел собственное расследование, много узнал о Лю — и о его семье, — в том числе кое-что неожиданное, а кое-что сложное.
Проницательность Лю делала его чрезвычайно полезным, потому что он умел очень ясно понимать всех во дворце, но это также означало, что бывали моменты, когда ты с удовольствием договаривался об утренней встрече с этим человеком, а ночь проводил с другими.
Чжоу нужно было решить, хочет ли он быть сегодня ночью с одной только Весенней Капелью или в компании с кем-то из других своих женщин. Он был зол и смущен, это могло повлиять на его нужды. Он напомнил себе, в который раз, не называть наложницу — даже в мыслях — именем, которое она носила в Северном квартале.
Он огляделся. Уже недалеко ворота его квартала.
Его дом в Синане, выделенный ему императором, находился в пятьдесят пятом квартале, на востоке имперского города, на полпути к центру. Там находилось много самых роскошных владений этого города.
В том числе, как объявил в эту ночь император, самый новый особняк военного губернатора Седьмого, Восьмого и Девятого округов, Ань Ли, известного под именем Рошань. Человека, которого Вэнь Чжоу ненавидел и боялся и которому желал смерти — всей его расплывшейся туше, — и чтобы потом его сожрали безглазые ползучие твари, не имеющие названия.
Его пальцы крепче сжали поводья, и нервный конь тут же среагировал, беспокойно подавшись в сторону. Чжоу легко справился с ним. Он был превосходным наездником и игроком в поло, любил быструю езду и объезжать самых норовистых коней. Он получал от них больше удовольствия, чем, скажем, от выставок каллиграфии и пейзажей или поэтических импровизаций во дворце. Танцы, он готов был согласиться, вполне приятны, если танцовщица хоть примерно так же искусна — и так ошеломительно желанна, — как его кузина.
