— Сказано настоящим командиром, — заметил Мезенцио. — Скажите, граф… в боях над Фортвегом много ли вы заметили кауниан на драконах фортвежских цветов?
— По личному опыту замечу, ваше величество, что сказать трудно, — ответил Сабрино. — Нечасто удается подобраться к противнику настолько близко, чтобы различить цвет его волос. Кроме того, драконы летают высоко; ветры в небесах дуют холодные, и многие летчики закутаны до ушей. Мне, впрочем, дали понять, что фортвежцы чинили всяческие препоны тем каунианам, кто стремился летать на драконах, как, впрочем, и любым другим офицерам древней крови.
— Последнее, как мне достоверно известно, правда. — Мезенцио нахмурился. — Забавно, как фортвежцы в своих пределах глядят сверху вниз на более рослых кауниан, но, когда те же кауниане на востоке стремятся растерзать нас, следуют за ними, точно цепные псы.
— Они дорого заплатили за свою глупость, — заметил Сабрино.
— Всякий, кто причинит зло Альгарве, заплатит за свою глупость, — провозгласил Мезенцио. — Всякий, кто когда-либо причинял зло Альгарве, заплатит за свою глупость. Шестилетнюю войну мы проиграли. Теперь, что бы ни случилось, мы победим.
— Без всякого сомнения, ваше величество, — ответил Сабрино. — Весь мир ревнует Альгарве к тому, что мы есть, к тому, как мы вытащили себя за волосы из болота, невзирая на груз, который взвалила на наши плечи Шестилетняя война.
— Да, весь мир ревнует — весь, а в особенности каунианские державы, — проговорил Мезенцио. — Попомните мои слова, граф, желтоволосые по сей день ненавидят нас за то, что мы развалили их уютную империю, а это было тысячу лет назад! Если бы они могли перебить нас до последнего, они бы так и поступили. А раз не могут — стремятся раздавить так, чтобы мы не поднялись более никогда.
— Этого не случится, — убежденно промолвил Сабрино.
— Разумеется, — отозвался король. — Разве мы глупы, точно ункерлантцы, чтобы позволить им строить заговоры и комплоты невозбранно? — Он рассмеялся. — А глупость ункерлантцев очевидна — только Свеммель может вечно блеять об эффективности и тут же ввязываться в нелепые войны одну за одной. — Он отвернулся к незнакомому Сабрино дворянчику, терпеливо ждавшему, пока его заметят: — А как поживаете вы, ваша светлость?
Сабрино отошел взять еще бокал вина. До сих пор ему не доводилось беседовать с королем так долго. Мезенцио не только узнал графа — этого можно было ожидать, — но и вспомнил, где сражалось его крыло, а это было неожиданно. Полковник не стремился к монаршей благосклонности, но и не собирался от нее отказываться.
Он дрейфовал по залу, здороваясь со знакомыми, флиртуя со служанками и со спутницами тех дворян, кто не покидал столицы, и внимательно прислушивался к чужим разговорам. Послушать было что; оставалось только понять, к чему относится выхваченная из беседы фраза. Когда один седобородый генерал говорил другому: «Достаточно постучать в дверь, и вся трухлявая крыша рухнет им на головы» — что за дверь он имел в виду? В любом случае, Сабрино был уверен, что хозяин пресловутой двери не будет рад гостям.
— Так мы отбросим военно-морское дело на тысячу лет в прошлое, — говорил командор в черном флотском мундире своему товарищу.
— Нам платят за результаты, — отвечал тот со смехом, — а не за методы.
Потом он заметил, что Сабрино прислушивается, и понизил голос, так что драколетчик не мог разобрать ни слова. Раздраженный тем, что его поймали, полковник отошел.
Незнакомая женщина взяла его за руку. Не служанка — зеленый шелк ее блузы был чуть темней полосы державного знамени, а изумрудов и золота на ней висело больше, чем могла мечтать любая прислужница.
Как это бывало с альгарвейками, она перешла прямо к делу:
— Мой спутник упился до бесчувствия, а я не желаю возвращаться домой одна.
Сабрино окинул ее взглядом.
— Ваш спутник, дорогая, просто глупец. Назовите же ваше имя — я желаю знать, при чьем дворе он шут.
— Меня зовут Иппалька, — ответила она, — а вы — знаменитый граф Сабрино, человек из газетных передовиц.
— Прелестнейшая моя, я был знаменит задолго до того, как обо мне прознали газетчики, — ответил Сабрино. — Когда мы доберемся до вашего дома, я покажу вам, чем именно.
Иппалька рассмеялась, и глаза ее блеснули. Рука Сабрино скользнула по ее бедру. Салон короля Аквиланте Пятого они покинули рука об руку.
* * *
— Эффективность!
В устах Леудаста это слово превратилось в ругательство. Эффективность уже обрекла на гибель немало ункерлантских солдат.
Леудаст огляделся. После уютных полей западного Фортвега опаленные солнцем каменистые пустоши и песчаные дюны Зувейзы казались особенно жестокой шуткой судьбы. Солдат проверил флягу — полна. Он наполнил ее у последнего источника, в полумиле или около того к югу от того места, где стоял сейчас. Тот колодец зувейзины отравить не успели — Леудаст видел товарищей, которые пили из него, и с ними ничего не случилось. Голые чернокожие дикари редко пропускали источники. Они тоже не были до конца эффективны — просто слишком эффективны, чтобы иметь с ними дело.
Рядом ковылял, загребая башмаками песок, сержант Магнульф. Плечи его едва заметно поникли. Даже железная воля старого служаки, не поколебавшаяся ни единожды за все годы дьёндьёшской войны, дала здесь слабину.
— Напомните мне, сержант, — окликнул его Леудаст. — Напомните, какого рожна конунг Свеммель возжелал отнять здешние края у кого бы то ни было. Напомните, почему их не отдают с приплатой первому, у кого дурости хватит попросить.
Магнульф пронзил его взглядом.
— Эффективней надо язык придерживать, солдат, — промолвил он ровным голосом. — Я-то знаю, что ты не хотел называть дурнем конунга Свеммеля, но если кто услышит, то может так подумать. Ты же не хочешь этого, а?
Леудаст задумался. Если его арестуют за измену конунгу, то отправят из зувейзинских пустынь на родину, и ему больше не придется опасаться чернокожих, которые только и мечтают спалить его — или, если верить слухам, перерезать глотку и выпить кровь. С другой стороны, тогда им займутся допросчики Свеммеля. От зувейзин можно ускользнуть. От допросчиков… нет.
— Спасибо, сержант, — ответил он в конце концов. — Придержу язык.
— Уж надеюсь. — Магнульф утер пот со лба рукавом мундира. Ункерлантцы называли цвет своей униформы «сланцево-серым», но к здешним камням, окрашенным в самые гнусные оттенки желтого, он не слишком-то подходил. Это тоже казалось Леудасту малоэффективным, но солдат решил держать язык за зубами. — Я даже отвечу на твой вопрос, — продолжал сержант. — Конунг желает владеть этой землей, потому что прежде она принадлежала Ункерланту, и так оно должно быть. А зувейзины не хотят нам ее отдавать, потому что здешними краями проходит дорога дальше на север, в более благодатные земли.
