– И где же светлые предлагают тебе скрестить с Гопзием сабельки? Не в Эдеме же? – поинтересовался он.
– Нет.
– Ладно. Переадресуем вопрос руководству. Пусть сами решают! – сказал Арей и отправил к Лигулу курьера.
Джинн с ответом прибыл спустя два дня. Едва он растаял, Дафна и Меф бросились к Арею.
– Узнали? Где?
Мечник помедлил с ответом, после чего неохотно процедил:
– На той площадке в Питере, где мы смотрели, как дерется валькирия… Предложение исходило, разумеется, от малютки Лигула. Вот уж не думал, что ваш Троил пойдет на это! Странная вещь: я могу предугадать любую многоходовую подлость мрака, но действия света для меня все равно останутся загадкой!
– А что сказал Троил? – жадно спросила Дафна.
– Мне ничего. И Лигулу, насколько я заключил из уклончивого блеянья курьера, тоже.
– Что, ни «да», ни «нет»? – растерялась Дафна.
– Точно. Но в данном случае отказ Троила от ответа больше смахивает на согласие, чем на отказ. Так что ставлю голову синьора помидора против шнурков от его же кроссовок, что дуэль будет там, а не где-нибудь еще.
Меф старательно вспомнил площадку, на которой тетя Таамаг давала молодежи уроки рукопашного боя.
– А там место-то есть? Наверняка с Гопзием притащится целая толпа! – сказал он.
Арей тоже так считал.
– Хлеб без зрелищ всухомятку не идет. По дороге на бойню телят принято развлекать веселой музыкой. А что площадка узкая, не беда. Ее расширят. Технические дела предоставь техникам. На твоем месте я больше бы беспокоился, не где сражаться, а как сражаться.
* * *
Автомобиль остановился. Мамай, выскочив, предупредительно распахнул дверцу. При этом он незаметно скорчил Мефу такую рожу, что тот понял: если его убьют, рыдания хана будут более чем умеренными.
Меф вышел и озадаченно огляделся. У него даже мелькнуло сомнение, в Питере ли они. Говоря, что площадку расширят «немного», Арей не уточнил масштабов этого «немного». Дома Большого проспекта, прежде назойливо близкие, отодвинулись и едва маячили вдали.
Перед ним простиралась бугристая и болотистая равнина. Кустарник торчал неравномерно, пучками, как щетина на плохо выбритом лице. Во впадинах стояла вода, кое-где подмерзшая и хрустевшая под ногами ледком. Буслаев прикинул, что сражаться тут будет нелегко – особенно тому, кому придется пятиться. Хотя отступающим никогда не бывает легко.
Светлых стражей Меф увидел лишь в одном месте. Плотное кольцо златокрылых окружало небольшую площадку. Все они были настроены решительно. В руках – флейты. Чуть в стороне стоял начальник отряда. Огромный мужчина в движениях был скромен и застенчив, как девушка. В пальцах, которые могли завязать бантиком железнодорожный рельс, он вертел ромашку. Если вспомнить, что в дверь заглядывал уже промороженный и насморочный нос декабря, ромашка была из Эдемского сада.
– О! Наконец-то свет сам взялся за свою охрану! – сказала Дафне Улита. – А то вечная эксплуатация женского труда! Кстати, вон она стоит!
– Кто? – не поняла Дафна.
– Да эксплуатация же!
Дафна повернулась. Недалеко от златокрылых кучкой стояли валькирии.
Таамаг вертела на пальце кистевой эспандер. Радулга, скрестив на груди руки, хмурилась, грустя, что вокруг столько мишеней, а убить толком и некого. Хаара фотографировала цифровиком одну из луж, находя ее символичной, потому что в ней плавал одинокий красный лист. Ее оруженосец Вован, тоже по-своему не чуждый прекрасному, заявил, что будет еще символичнее, если уронить на дно лужи одинокую гильзу.
– А еще лучше биту и несколько зубов! – терпеливо сказала Хаара, имевшая об интеллекте своего оруженосца довольно предвзятое мнение.
Ламина ухоженными длинными ногтями чистила мандарин, манерно роняя себе под ноги шкурки. Таамаг некоторое время, сдерживаясь, наблюдала за ней, а потом не выдержала и брякнула:
– Тьфу! Глаза б мои не глядели! Такой рукой и вмазать никому нельзя!
– Знаешь, а для меня это не цель, – сказала Ламина и, задумавшись, добавила: – И если вмазать нельзя, зато можно поцарапать!
Улита, проходя мимо, будто случайно зацепила Ламину плечом. Ламина ей активно не понравилась. Если честно, Меф даже не понял причину. Им нечего было делить, да и знакомы они были мало. Впрочем, у многих женщин так. Антипатия вечно бежит впереди симпатии, часто оборачиваясь, чтобы не получить по макушке.
«Вот оно – добрая и добренькая! А ведь точно: громаднейшая разница!» – подумал Меф, вспоминая слова Дафны.
Задев Ламину, Улита остановилась.
– Ой, извините! Я думала: тут пустое место! – сказала она милым голоском.
Ламина не осталась в долгу.
– Старайтесь не думать. Вам вредно, – отвечала она снисходительно.
Улита не нашлась чем парировать и проследовала дальше, благоразумно притворившись глухой.
– Тьфу! Единственное, кому я не завидую, – это красивым женщинам! – раздраженно бросила она Мефу.
– Это почему еще? – подозрительно спросил Буслаев.
– Красота – это все равно что на глазах у всех дать слюнявому идиоту мешок с бриллиантами, отправить его с детской лопаткой закапывать их на Красной площади и удивляться, что он придет зареванным и без лопатки! Двести раз несчастна та красивая, которая просто красива и больше ничего!
– Не понимаю.
– Со временем разберешься! Красота – это мешок. Но если в мешке ничего не лежит, что можно сказать о лопухе, который таскается по улицам с пустым мешком?
– А ты разве не красива? – спросил Меф.
– Кто? Я? С чего ты решил? Я само солнце – так же толста, кругла и прекрасна! – изрекла Улита. Она была примечательна уже тем, что, формулируя любое правило, себя всегда оставляла за скобками.
Обнаружив рядом со светлыми стражами Эссиорха, ведьма напряглась. Некоторое время она старалась не смотреть на него, огибая его взглядом по самой замысловатой траектории. Внезапно решившись, ведьма тряхнула головой и с просветлевшим лицом направилась к Эссиорху. Меф услышал, как, обращаясь к нему, Улита сказала:
– Жил-был доктор, и была у него кошечка Шизофрения. И родилось у нее четверо котят – Психоз, Кифоз, Сколиоз и Мир-Дружба-Жвачка.
– А Мир-Дружба-Жвачка почему? – озадачился Эссиорх.
Улита поскребла ногтем мизинца нижнюю губу.
– Ну, может, ему на минуту захотелось перестать выпендриваться? – предположила она, протягивая Эссиорху руку.
Меф озирался, пытаясь среди темных стражей нашарить глазами Гопзия. Гопзия он не обнаружил, однако откуда-то сбоку к нему подскочил Ромасюсик.
– О! Какие люди! Сто тонн приветствий и семь вагонов восхищения!
– Тебе не надоело? – тоскливо спросил Меф.
