Санёк поспешил открыть окно, впустить в комнату ночную прохладу и свежесть. За стеной негромко играла музыка, приглушённо звучали голоса. Санёк вдохнул полной грудью. Значит, он хотел домой?
Он перегнулся через подоконник, посмотрел вниз. Куда теперь его тянет?
Седьмой этаж. Под ним, почти у самого подъезда, стоит круглосуточный ларёк. Если высунуться подальше, то можно разглядеть чёрную крышу и полоску света на асфальте.
Раздался нерешительный тихий стук в дверь. Санёк отпрыгнул от подоконника.
— Да! — крикнул он. Сердце бешено колотилось. Что его притягивало, когда он выглядывал, — киоск с водкой или земля?
Дверь приоткрылась, показалось мятое лицо. Музыка стала громче. Пьяный, будто простуженный, голос произнёс:
— Я не поме… шала? Санёк, у тебя не оста… лось водочки? После друзей-то…
— Одни пустые бутылки, можешь посмотреть. — Санёк пропустил мать в комнату.
Она вошла, пошатываясь, с виноватым лицом. Придерживая подол полурасстёгнутого грязного халата, надетого поверх спортивных штанов, мать присела на корточки около посуды. Она приподнимала бутылку и разглядывала в свете тусклой лампы, просачивающемся через щель в дверях, наклоняла каждую и трясла. Но все были пусты.
— Ничего… нет, — запинаясь, произнесла мать и поглядела жадно на стол, но там только расплывалось пятно от пролитого вина. — Ниче… го. — Держась за стенку, она с трудом поднялась. — Прости, сынок. Я не помеша… ла? Ты же знаешь, что я тебя… оч… очень люб… ик! Тебе не скучно? Приходи к нам…
— Нет, не хочу, иди!
Она покинула комнату, осторожно, двумя руками прикрыв дверь. Санёк залез на подоконник. Уж лучше земное притяжение, чем беспросветная тоска.
И шагнул в окно. Земля стремительно затягивала, ветер свистел в ушах…
Санёк вспомнил. Вот как он там оказался, в том странном мире! Вот так же просто сошёл с подоконника. Но не умер, а… Куда его затянуло? Эх, жаль, что он не успел там ничего сделать! Наверное, это прикольно — изучать в небе перелётных птиц…
На городской свалке было тихо, только ветер шуршал старыми пакетами. Одна из куч мусора приподняла голову, приставила руку к уху, оттопыренному заметно более другого. Ни звука не доносилось от мусорного вала, ни звука, свидетельствующего, что тут есть люди. Тогда старик, кряхтя и постанывая, выбрался из-под завала.
Он отлежал себе ногу, однако переждал стычку в безопасности. Милиционеры и бандиты столкнулись прямо над его головой, схватка была жаркой и быстро закончилась. Почти все участники были повержены, один оставшийся в сознании раненый милиционер вызвал по рации подмогу. Никто из приехавших служителей порядка старика не заметил, как и водитель старенькой санитарной линейки, что следовала за тачками милиции. Тела погрузили и увезли; люди в форме ещё долго стояли, переговариваясь, а бомж всё лежал под перевернутым диваном, куда заполз в самом начале столкновения, лежал и прижимал к груди две бутылки.
И вот наконец всё стихло. Старик выждал ещё для верности, затем вылез, поднялся, оглядываясь. Мусор вокруг был изрыт, потревожен, на высыпавшихся из пакета исписанных рваных бумагах виднелась кровь.
— От так, — сипло пробормотал бомж, поглаживая наполненные ярко-оранжевой жидкостью сосуды.
Сел, вытянув ноги в безразмерных кедах, и начал терпеливо выколупывать пробки. Как только справился с этим — перевернул каждую из бутылок. Жидкость, пузырясь, с журчанием пролилась в мусор, впиталась в него, как в песок, просочилась вниз, к земле. Старик пристально, придирчиво осмотрел бутылки, глянул на просвет — стекло блестело в густых маслянистых лучах заходящего солнца. Поднялся, покряхтывая, и побрёл в глубь свалки.
За грудами старой, изъеденной жучками и грибком мебели стояла сколоченная из обломков шифера хижина.
Из-за неё высунулась трясущаяся голова с длинными седыми космами.
— Ну что, есть добыча? — пропитым тенором спросила голова.
— Таких у меня ещё нету! — ответил бомж, светясь от неприкрытой радости. — Ты глянь тока, шо за экзимплярчики! — И продемонстрировал бутылки, в том числе похожий на стеклянную лампу Аладдина сосуд.
— Блеск… — протренькала голова, выходя из-за хижины. Она принадлежала худой высохшей старухе, длинной, но согнутой почти вдвое И потому едва достающей бомжу до плеча. — Ну покажь, покажь всё-то…
Бомж бережно, любовно отодвинул грязную тряпку, прикрывающую маленькую хижину. Там оказалось много полок — и все они были заставлены самыми разными бутылками: богатство форм, размеров и окраски поражали воображение.
— Знатная коллекция… — вздохнула старуха. — А этикетки мне, да?
Старик добавил новоприобретённые экземпляры в коллекцию и отступил на шаг, любуясь.
— А то, — просипел он.
И они замолчали, погрузившись в лицезрение. Низкое тёмное солнце играло на стеклянных боках и горлышках.
Доктор задёрнул занавески, но окно закрывать не стал. Белая ткань шевелилась на ветру. Доктор выкинул одноразовый шприц, снял халат и повесил в платяной шкаф у двери, вымыл руки. Перед тем как выключить свет, он обвёл кабинет долгим взглядом. Он проработал здесь пятьдесят лет и ни минуты не пожалел о том. Но сейчас… сейчас он больше не чувствует тяги. Полвека он почти не выходит из клиники, даже квартиру купил в доме напротив, чтобы ни секунды не отрывать от дела, от работы. Неужели вся жизнь была ошибкой?
Тяжело как никогда спускался доктор по лестнице. Ему показалось даже, что он ощущает ту неведомую силу земного притяжения. Как будто на плечи навалилась глыба, к ногам привесили чугунные гири…
Тяга не ошибается!
Но человек меняется.
И, в конце концов, возраст. Наверное, пришла старость.
Доктор вышел из клиники, запер дверь. Опустил ключ в карман и медленно зашагал через улицу домой. Просто сейчас его зовёт постель, и ужин нашептывает что-то заманчивое…
Остановившись на середине улицы, по которой тянулись первые прохожие, доктор понял, что он прямо сейчас может повернуться и уйти куда глаза глядят — и даже не вспомнит о постели. Если тяги больше нет, он стал свободен. И может распоряжаться своим временем как хочет!
Тогда он развернулся и пошёл. Тяжело переставляя нога, направился вдоль улицы. Куда? Его ничто не держало и не тянуло — ни назад, ни вперёд, ни вверх, ни вниз. Доктор просто шагал. Его обгоняли, кто-то несся навстречу, огибая грузную фигуру, бредущую посередине тротуара. Пять лет не ходил доктор ни в ту сторону, ни в другую, а только ровно поперёк. Три метра от крыльца до крыльца, от подъезда до подъезда — вот и вся улица. За это время появились новые магазины, вывески, даже, кажется, новый дом — или это старый отремонтировали?
