— А этот, что метелил тебя, он тоже… ветеран?
Гаор понял, но ответил спокойно и будто небрежно.
— Палач он везде палач.
— Тебя в надзиратели звали? — спросили его уже впрямую.
— Нет, — так же прямо ответил Гаор.
— А позвали бы?
— Не пошёл бы.
— Чего так? Ты ж…
— Кто я? — перебил настырного Гаор, не дав ему произнести то, на что, как легко догадаться, придётся отвечать ударом.
Остальные негромко засмеялись.
— Что Булдырь?
— Получил?
— Не, ща получит!
— Ну, давай. Кишка тонка Рыжего поддеть?
Булдырь курил быстрыми затяжками, глядя в упор на Гаора и явно решая, вести дело на драку или нет. Гаор спокойно ждал, надеясь, что ему дадут докурить. Он чувствовал, что отношение к нему изменилось и если он врежет приставале, то того не поддержат.
— Эй, хватит сидеть вам, куряки, — подбежала к ним маленькая, чуть больше Матуни женщина, — айда в горелки.
— Каки горелки осенью?! — возмутился Полоша, но загасил окурок и, бережно спрятав его в карман, встал, — вот я тебя, чтоб не путала!
Женщина, взвизгнув, метнулась от него, Полоша сделал вид, что не успел ухватить её за куртку, рванул следом, и они сразу затерялись в толпе. Остальные засмеялись.
— А чо, айда, мужики.
— Успеем и насидеться, и належаться.
— И то, бабёнкам вон и поиграть не с кем, молодняк один!
Что такое горелки, Гаор не знал, но о смысле происходящего догадался легко. Перемена — она перемена и есть. Где ещё и поиграть, и побегать? Но у него ещё на две хорошие затяжки хватит, и он остался сидеть, когда остальные уже ушли. Перед ним крутилась весёлая и вроде совсем уж беззаботная толпа, в которой только по росту, да ещё голосу можно было отличить мужчину от женщины. Гаор уже давно заметил, что одеты все здесь одинаково: штаны, рубашки, комбезы, ботинки, у женщин только волосы длиннее, и они их по-всякому закручивают на макушке, оставляя лоб и шею открытыми. Но почему так? То ли принято так, то ли хозяин женщинам отдельной одежды не даёт, он не знал, а спросить — не знал у кого, и не обидит ли этим вопросом.
Неподалёку от него остановились две, судя по росту, девчонки, как и все, в куртках с капюшонами поверх комбинезонов и, глядя на него в упор, звонко полупрокричали-полупропели.
— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!
Гаор не понял ни слова и даже не был уверен, что сказанное относится к нему, и потому продолжал сидеть, приступив к последней, чтоб уж до конца, затяжке.
Девчонки переглянулись и повторили. С тем же результатом. Девчонки снова переглянулись.
— А ты чего за нами не гонишься? — спросила одна.
— А должен? — ответил вопросом Гаор, медленно, с сожалением, выпуская дым.
— Мы тебя дразним, дразним, а ты ни с места.
Гаор оглядел докуренный до губ остаток сигареты, убедился, что ничего уже из него не выжмет, и погасил, сдавив пальцами и растерев в пыль, которую уронил, вставая, себе под ноги.
— А когда поймаю, что делать? — на всякий случай уточнил он.
— А ты поймай! — радостно заорали девчонки, бросаясь от него в разные стороны.
Гаор рассмеялся им вслед и вошёл в толпу, игравшую в неизвестные ему игры, шутившую и ругающуюся непонятными словами, беззлобно отпихивающую его с дороги, как старшекурсники в "диком футболе" отпихивали путающихся под ногами "мальков". Да, он пока чужой здесь, не знает, не понимает, но… у него ещё всё впереди. Пока категорию не потерял.
Каждый день похож на другой и всё равно на особицу. Потихоньку укладывались в памяти слова, имена, лица, правила и порядки.
Здесь тоже пели, в выходной дозволялось. Выяснилось с одеждой. Да, как он и думал, просто хозяину так удобнее, чтоб все одинаково ходили, тогда только размеры подобрать и всё.
Зуда больше не приставал к нему и вообще стал таким тихим, что Гаор вообще не замечал его. Вот только Тукман… Гаор старался держаться от него подальше, но мальчишка вечно попадался ему на глаза, то и дело оказывался в опасной близости, и у Гаора всё чаще чесались кулаки врезать этому дураку уже всерьёз.
В один из вечеров, после ужина Гаор уже привычно размялся, отжался — довёл все-таки до пятидесяти — и прикидывал, выдержит ли его вес верхняя перекладина, скреплявшая под потолком стояки коек, уж очень хотелось поподтягиваться — он и в училище любил турник больше других снарядов. Рубашку и штаны Гаор на разминку снимал, оставаясь в нижнем белье — эту неделю он носил армейский комплект, такой привычный и даже приятный, Матуня ему совсем новый и целый подобрала. Внимания на него уже никто особого не обращал, как и в камере тогда привыкли же к его отжиманиям, а тут ещё волшебная, как он убедился, формула: "Матуха велела", — избавляла от любых вопросов. Словом, всё хорошо, и на тебе! Опять Тукман рядом. Вылупился и смотрит. И так лезет, того и гляди, опять руки распустит, а он в одном белье. Гаор выругался в голос с досады и пошёл одеваться. Тукман, похоже, обиделся, на что Гаору было глубоко плевать, а временами и хотелось довести дело до драки, но что бывает за драку, ему сказали. Если узнают надзиратели, то двадцать пять "горячих" точно обеспечено, а не узнают, так Старший сам тебе накостыляет за милую душу. За надзирательские хоть пожаловаться другим можно, а Старший влепит, жаловаться некому. Сам виноват! Потому Гаор и решил просто уйти. Сегодняшнюю норму он уже выкурил, но можно просто постоять с остальными курильщиками, а заодно, может, и выяснить, куда ещё бегают курить: в умывалке не все курят, куда-то же уходят. И тут его окликнул Старший.
— Рыжий, пошли.
— Иду, — сразу ответил Гаор, заправляя рубашку в штаны.
Ни куда, ни зачем он не спросил по неистребимой армейской привычке к подчинению.
Вслед за Старшим он прошёл по коридору… к Матуне? Совсем интересно! Может, чем-то помочь надо? Он уже как-то разбирал для Матуни рваные и мятые коробочки, читая надписи. Но в кладовке Матуни их ждали. Мать, остальные матери, Мастак, степенный немолодой Юрила и пользовавшийся общим уважением, как уже заметил Гаор, светловолосый в желтизну и с необычно светлыми голубыми глазами Асил, по комплекции не уступавший памятному по камере Слону.
Все стояли в глубине кладовки, и как только он и Старший вошли, Матуня ловко задвинула самодельный засов.
Гаор насторожился.
— Проходи, — мягко подтолкнул его в спину Старший.
На суд похоже — подумал Гаор. Но судить его не за что, если и нарушил он что, то по незнанию. До сих пор к его промахам относились снисходительно, называя, правда, иногда тёмным. А больше всего это молчаливое собрание походило именно на свой, тихий и безжалостный, как он хорошо знал, суд. Сам в таких участвовал, когда на фронте решались вопросы, которые офицеры знать не должны. И случалось приговорённый таким судом исчезал. Неприятно потянуло холодом по спине.
