На миг Раджал совсем забыл о своем сне. Теперь ему припомнился скрежет — звук, который издает камень, трущийся о другой камень...
— Старик Лакани мне показал, — пояснил гость Раджала. — Мы стали искать другие такие камни. Он сказал — ну, наверное, это так и есть, — что если этот камень качается, то могут быть и другие такие же. Стоило попробовать, верно? Мне пока больше таких камней найти не удалось, но хотя бы этот есть. Я что сказать хочу: лучше один способ для побега, чем ни одного.
Раджал скептически отозвался:
— Какой же это побег, если так можно всего-навсего попасть в соседнюю темницу?
— Это же только начало! И знаешь что? Я так думаю, старик Лакани, наверное, знает, где еще есть расшатанные камни, да только мне не говорит. Что скажешь?
От камня откололся уголок. Незнакомец сжал его в руке, придирчиво взвесил, запасливо спрятал под солому и принялся рассказывать Раджалу про старика Лакани, который просидел в подземелье не один солнцеворот и уже успел забыть о внешнем мире.
Раджалу этот странный, непрерывно заговорщицки шепчущий мальчишка уже успел порядком надоесть.
— Кто он такой, этот старик Лакани?
Словно бы в ответ на этот вопрос послышался жалобный вой из темницы по другую сторону коридора.
— Он же ненормальный! — вырвалось у Раджала.
— Само собой, он чокнутый. Он был в моей темнице. То есть я — в его темнице. Поначалу все ничего было, а потом он вдруг кинулся ко мне и стал меня душить!
— За что?
— А я знаю, за что? Наверное, за кого-то другого меня принял. Мне повезло, в общем: его уволокли и швырнули в одиночку — туда, напротив твоей темницы. Ну вот. И теперь он только воет, да вопит, да бред всякий несет.
— Это я слышал.
— Знаешь, жрать охота — страсть просто. А ты голодный? — Мальчишка пошарил в карманах и извлек корку хлеба. Разломав ее, он протянул кусок Раджалу, а другой кусок, побольше, запихал в рот и принялся жадно жевать. — А ты не унанг, поди? — жуя, поинтересовался он.
— Я... я эджландец, — соврал Раджал.
— А они вроде белокожие.
— Большинство. Но не все.
Раджал с сомнением смотрел на хлебную корку. Похоже, она была заплесневелая.
— Не хочешь — не надо, — обиженно проговорил незнакомец и отобрал у Раджала хлеб. — Другие найдутся, кто спасибо скажет.
— Старик Лакани?
— Да ну его, Лакани этого. Это я про себя. Тут не попируешь, это я тебе точно говорю.
Раджал удивился.
— А ты что-то знаешь про пиршество?
— Ну, стражники потешались, как раз перед тем, как за тобой пошли. Это ведь старая шутка: тебя приоденут, накормят, а потом и объявят — так, мол, и так, пожалуйте в подземелье, милости просим. Со стариком Лакани как раз такая петрушка приключилась — так он говорит. Но только ты сильно не переживай — ты тут так долго не просидишь, как он.
Раджал вопросительно глянул на всезнающего мальчишку.
— Ты тут только ночку проканителишься. Одну ночку. Думаю, они не захотят, чтобы ты, так сказать, протух.
— О чем ты говоришь?
Незнакомец сунул руку под солому, вытащил обломок камня, лениво подбросил, поймал, встал, заходил по темнице.
— Такой малый, как ты... Ты ведь важная шишка, верно?
— Важная шишка?
— Ну да. Не то что старик Лакани.
Раджал поежился. Пусть он и не до конца понимал, к чему клонит этот странный предрассветный гость, все равно ему стало не по себе.
— Ну а сам-то ты? Ты ведь просто мальчишка.
Незнакомец ухмыльнулся.
— Да ну?
— Ты о чем?
— Какая разница? Все равно подохну.
— Ну... все мы когда-нибудь подохнем, — философски заметил Раджал и поднялся с пола. Некоторое время они с мальчишкой смотрели друг на друга.
Незнакомец по-прежнему сжимал в руке камень.
— Кокнут меня, понимаешь? Мне крышка.
Он застыл на месте, понурился и ответил на вопрос, который прочел в глазах Раджала:
— Сегодня. На рыночной площади.
Тут Раджал наконец вспомнил.
— Ты убил Всадника!
Амеда — а это, конечно же, была Амеда, дочь Эвитама — пустилась в возражения и подняла руку с зажатым в ней камнем. Раджал попятился к стене.
— Про... прости, — извинилась Амеда. — Но это не я, не я, понимаешь? Ну а вот ты — ты сделал то, в чем тебя обвиняют?
Раджал счел за лучшее отрицательно покачать головой.
— Ну, вот! Конечно, нет! Ты ни в чем не виновен, и я тоже. Да если на то пошло, и старик Лакани, поди, ни в чем не виновен! Все мы одинаковые, верно же? Просто у некоторых из нас дела похуже, вот и все.
— Откуда ты знаешь?
Но на этот вопрос Амеда ничего не ответила.
Раджал опустил глаза, уставился на свои руки. За ночь его тюрбан размотался, сполз на лоб. Он и не подумал поправить его. Зачем? Дрожа, он думал о странном госте и той судьбе, которая вскоре ожидала его самого.
— Ты не сказал мне, как тебя зовут, — печально проговорил Раджал.
— Ну да, — усмехнулась Амеда. — И не скажу, пожалуй.
— Не скажешь? — Раджал опустился на колени, не спуская глаз с собственных рук.
Амеда, глядя на него сверху вниз, сказала:
— Ты знаешь, что они хотят сделать со мной, — и этого хватит. Так, наверное, поймешь, что я должна сделать с тобой.
Тут бы Раджалу поднять голову, но он не успел. Кулак с зажатым в нем камнем резко опустился на его макушку, и Раджал без чувств рухнул на кучу гнилой соломы.
Амеда проворно размотала тюрбан Раджала, пока ткань не успела пропитаться кровью. Затем столь же проворно обменялась одеждой со своей жертвой. Обнаружив на груди у бесчувственного юноши кожаный мешочек, девочка с любопытством заглянула туда, увидела лиловый камень и, решив, что он, наверное, ценный, прихватила и мешочек с Кристаллом Короса. Затем она пропихнула неподвижное тело Раджала сквозь дыру в стене в соседнюю темницу, с трудом сдвинула с места тяжелый камень и водворила его на место.
Тяжело дыша, Амеда улеглась на солому. Ее замысел был дерзок и мог не принести желаемого результата. Но это было единственное, что она могла сделать.
Раджал стал Амедой. А Амеда стала Раджалом.
В какой стороне лежал Священный Город? Амеда, сидя в темнице, этого точно не знала, но, заслышав за стенами дворца; звон колоколов, сзывавший народ к Поклонению, простерлась ниц на грязной соломе и стало страстно бормотать молитвы, от которых так легко отказывалась еще совсем недавно. Сама Амеда не могла бы сказать, кому молится — то ли богу пламени, как другие, то ли духу своего покойного отца.
Теперь ей казалось, что прорицатель зачастую рядом с ней, что он призрачно пребывает где-то совсем близко. Уже не раз, томясь в подземелье, Амеда решала, что слышит голос отца. Он словно шептал ей что-то, и слова доносились вроде бы из осклизлых стен темницы. Но что это были за слова — этого девочка не понимала. Порой, когда старик Лакани принимался что-то бессвязно бормотать, Амеда гадала: уж не устами ли бесноватого старика глаголет ее мудрый отец? «Как это странно, — думала девочка, — как странно, что отец, который при жизни всегда казался ей таким далеким, теперь, после смерти, стал таким близким, таким настоящим!»
