— Я блефовала, — пояснила неловко. — Хотела напугать.
— У вас получилось. Быстро учитесь, идя вперед семимильными шагами. Осторожно, как бы вас не нашли в какой-нибудь сточной канаве, — сказал мужчина, убирая руки и отстраняясь, а его желтый звериный глаз вернулся в нормальное состояние.
— Канавы замерзли, — сползши с кушетки, я встала на ослабшие ноги, не зная, радоваться избавлению или готовиться к худшему.
Прохромав к раковине, Альрик бросил перчатки в корзину и начал мыть руки, тем самым, молчаливо разрешая сбежать.
— Значит, вы не согласны?
Профессор неспешно вытер руки и вернулся к столу.
— Значит, вам не приспичило, — взял фиолетовое стеклышко и наставил его на окно. Аудиенция окончена.
Подхватив сумку я, пошатываясь, вышла из лаборатории.
* * *
Едва за студенткой закрылась дверь, Альрик с силой швырнул стекло об пол, и мелкие кусочки разлетелись в разные стороны. Стоя посреди лаборатории, с побелевшими костяшками на сжатых кулаках, мужчина долго взывал к самоуспокоению, чтобы, после того, как сердце замедлит ток крови, хладнокровно обдумать, каким образом мелкая шантажистка сумела распознать секрет «трезубца».
Через некоторое время, справившись с раздиравшей его яростью, профессор уселся, барабаня пальцами по столу.
Прежде всего, он напрасно показал девчонке перо, созданное в пору бурной студенческой жизни. Извлекая в тот вечер из ящика стола исчерпавший себя раритет, Альрик так и не понял, что им двигало — желание похвастать или иной, необъяснимый мотив.
А ведь в свое время перо поработало неплохо и плодотворно, — усмехнулся мужчина. Услужливые студенты в нужный момент подсовывали кустарную вещицу ничего не подозревающему преподавателю, а потом подделывали его почерком оценки в экзаменационных и сдаточных ведомостях.
Хотя игрушка простая, но всё же улика, — решил Альрик и, надев новые перчатки, достал перо. Прохромав к стеклянному шкафчику, взял колбу с прозрачной желтоватой жидкостью, вылил содержимое в мерный стакан и опустил в него перо.
Наблюдая, как оплывают малахит и серебро, растворяясь в жидкости, профессор перебирал в памяти вечер откровений, когда девочка прибежала на осмотр с опухшим от типуна языком и говорила удивившие Альрика вещи. Смешная наивная девочка и, как оказалось, опасная. Наверняка он проговорился о чем-то, что имело отношение к его второй, двойной жизни, и малявка соотнесла услышанное с увиденным, сделав выводы.
Все-таки поразительно до потери самообладания, что именно она узнала тайну «трезубца», а не кто-нибудь другой. Хотя «узнала» — громко сказано. Альрик с самоуверенным видом отмел подозрения, с легкостью управляя страхами девочки, и посмеялся про себя, когда она надумала заняться шантажом. Потерять уважение собратьев по науке мужчина не боялся, поскольку был уверен, что с легкостью отбрехается и постарается не отдать себя на поживу дознавателям первого отдела, однако категорически не мог допустить, чтобы у Стопятнадцатого или проректрисы возникли малейшие подозрения, ибо он считал их мнение самым ценным.
Девочка, не зная того, ударила по уязвимому месту. Конечно, она сдержала бы обещание и не сказала бы декану напрямик о своих предположениях, но Альрик был уверен — когда-нибудь она начнет расспрашивать и привлечет внимание к его персоне. Ненужное любопытство вызывало беспокойство профессора, и на то были причины. В успешной карьере знаменитого «трезубца» имелось несколько грязных и постыдных предметов, за создание которых он испытывал по прошествии времени зуд угрызений совести. Пятнадцать лет назад молодой экспериментатор ставил научный интерес превыше моральных принципов, потому что азарт и стремление охватить необъятное закрывали глаза на нравственную сторону вопроса.
Если правда вскроется, он, конечно же, переживет разочарование Стопятнадцатого и Царицы, но терять заработанное с годами доверие мужчина не собирался. Слишком многое поставила на карту одна не в меру любопытная девочка, в одночасье подтолкнувшая его к краю пропасти с незавязанными глазами.
Когда в жидкости растворились последние намеки на перо, профессор добавил в стакан несколько капель из другого пузырька, и раствор приобрел зеленоватый оттенок, начав вспениваться. Мужчина включил вытяжной зонт и переставил под него стакан.
Нельзя доверять обещаниям девчонки, как бы искренне они не звучали, — заключил Альрик. Риск огромен, чтобы игнорировать первый предупреждающий звоночек о том, что тайна «трезубца» раскрыта.
Как не допустить разоблачения? Прежде всего, нужны козыри, чтобы заставить девочку молчать. Знания о том, что она оказалась слепой, недостаточно в противовес информации, которую малявка узнала о нем. К тому же мужчина дал обет молчания, и приходилось следить за речью, чтобы ненароком не убить себя. Жаль, девчонка не согласилась на третье условие, лишив его возможной форы.
Существовал и другой способ. Привязать говорливую малявку к себе, а затем незаметно подчинять своей воле, чтобы в итоге заставить думать и делать то, что захочет он.
Залог успеха — в правильно выбранном методе. Руны и символы не помогут в тонком деле. Они смываются, истираются и выветриваются, за исключением знаков, нанесенных заговоренным острием, — усмехнулся мужчина. Стало быть, их действие со временем закончится, а связь нужно выстраивать неторопливо, возводя кирпичик за кирпичиком прочную стену покорности.
Снадобья дают кратковременный результат и со временем выводятся из организма. Внушение тоже отпадает, поскольку невозможно пробиться через защиту дефенсора, разве что снять его.
Когда уровень испаряемой жидкости в стакане снизился до двух сантиметров, Альрик придумал.
Он использует силу, могущую подчинить и контролировать, удерживая связь на расстоянии даже спустя годы.
Узы его крови. И разорвать их невозможно.
Когда отголоски пережитого испуга затухли, я размяла затекшие ноги, слезши с подоконника, на котором провела около двух часов, разглядывая из окна знакомую трассу в блеске огней.
Две недели назад я сидела на этом подоконнике, а потом, завернув за угол, встретилась с компанией Касторского, заложившей крутой вираж в моей судьбе. Прошло немного времени, и все позабыли о том, что в институте когда-то учились три человека. Наверное, парни действительно оказались плохими и отвратительными личностями, если память о них закончилась через два дня, вытесненная другими событиями.
В общежитие не тянуло. Пугало, что в тесном закрытом пространстве на меня накатит паника. В институте как-никак места больше и просторнее, и нечаянные переживания рассеивались в бесконечном пространстве коридора, угасая под потолком.
