— Ну а иначе чего нам ждать? — спросил в ответ Добыча. — Прогнать-то их ныне некому.
— Говорят: сила есть — ума не надо, — вставил Ярун. — А ведь можно и по-иному повернуть: ум есть — и силы не надобно. Коли нельзя печенегов прогнать, так уговорить можно…
— Как уговорить? — удивился Добыча.
— А попросту, — сказал Борята. — Столковаться бы с кем, кого хан ихний слушает, чтоб уговорил его вести орду на Киев, а от Белгорода отступиться. Родоман своего старшего сына пуще глаз любит и жалует, во всяком деле с ним первым совет держит.
— А вам-то откуда знать, кого он любит? — недоверчиво спросил замочник. Такой поворот беседы удивил и озадачил его, он даже не знал толком, что отвечать.
— Мы-то знаем, — значительно ответил Борята. — Мы с ними и раньше торговали, и с Родоманом самим, и с сынами его встречалися. Печенеги хоть и дикий народ, а купцов уважают, понимают — на торговле державы стоят.
— А чего же вы к нам в город кинулись, коли вам от них беды не ждать?
— В городе-то сохраннее, мы ведь не горшки печные везем, у нас товар дорогой! Ладно, что сделалось, того не переменишь, а вот что дальше будет, то в наших руках.
— Стало быть, думаете по прежнему знакомству ханского сына уговорить от Белгорода отступиться? Да как же? Ему тоже Белгород охота пограбить, он за тем и пришел.
Добыча быстро соображал там, где дело касалось его чести и выгоды, но сейчас с трудом мог взять в толк, о чем говорят купцы. Как и все в Белгороде, он видел в печенегах врагов и не мог вообразить, как можно с ними сговариваться.
— За ханом — орда, хан без добычи или без большой дани не уйдет. А сына ханского можно и подешевле уломать, — как опытный взрослый несмышленого ребенка, наставлял его Борята. Торговый человек привык думать, что любое дело можно проделать к своей выгоде, если взяться за него с умом. — У нас есть кое-что, что ему по нраву придется…
— Так ведь он чуть жив лежит! Может, помер уже.
— Не помер! — уверенно возразил Ярун. — Печенеги — племя живучее, от таких ран не помирают.
— Да он теперь зол на нас — может, Явор его на всю жизнь изувечил. Не захочет он и говорить, а сразу велит головы срубить или еще похуже что.
Не в силах так сразу принять подобную мысль, Добыча выкладывал все возражения, которые только приходили ему в голову. Он всегда не доверял чужакам, а черниговцы замыслили совсем уж безумное дело!
— Не велит! — с той же уверенностью ответил Ярун и растянул рот в хитрой усмешке. — Мы слово такое знаем заветное, с ним все сбудется по-нашему.
Оба купца испытующе смотрели на Добычу. Замочник сообразил, что такими замыслами не делятся с кем попало. Разговор этот с ним, видно, завели неспроста. Перестав задавать вопросы и возражать, он выжидающе смотрел на Боряту, готовясь сразу от всего отказаться.
Борята понял его ожидание и заговорил дальше.
— Столковаться с ихним княжичем мы сумеем, да вот задача — как к нему попасть? — Он помолчал несколько мгновений, но Добыча молчал тоже, и купец продолжал: — Говорят, есть в Белгороде ходы подземные за стены на вольную волю.
— Как не быть? — подхватил Ярун. — Во всяком городе есть!
— Во всяком городе есть, да не всякий их ведает, — неспешно говорил дальше Борята. — Уж не ведаешь ли их ты, человече? Ты в Белгороде первый замочник, уж не ты ли для тех дверей замки ковал?
Он упер в Добычу проницательный и значительный взгляд, и Добыча понял: вот оно, ради чего купцы пришли к нему и завели этот темный разговор.
«Господи, воздвигни силу Твою и прииди во еже спасти ны», — вспомнилось Добыче. Уж не Бог ли Иисус послал сюда этих купцов, чтобы помочь Белгороду избавиться от орды?
— Я ковал, — помедлив, согласился Добыча. Он еще не решил, как поступить, но был смутно доволен, что в таком важном деле ему придано немало веса. — Мои замки на них. Неужто правда хотите к печенегам идти рядиться?
— А чем худо? — живо ответил Ярун. — Мы сына ханского подарками порадуем, а он отца сговорит орду увести на Киев, — весь бы Белгород нам поклонился, кабы знал. А нам своих голов и товара жаль. Мы не белгородские, нам здесь пропадать неохота.
— Да как мне знать, что вы тем ходом печенегов сюда не приведете? — Теперь уже Добыча пристально заглянул в глаза тому и другому гостю. Внезапно пришедшая мысль обеспокоила его. — Вы не наши, вам нас и города нашего не жаль.
— Вот те крест! — Борята важно и привычно перекрестился. — Пусть мне Иисус Христос и Велес-бог будут послухами — таких замыслов не имеем.
— Не передо мной божитесь! — сказал Добыча и нахмурился. Слишком тяжелая ответственность внезапно свалилась на него. Кто он, воевода или волхв, чтобы решать за весь город такие важные и опасные дела? И все же он решил сказать то, что знал, — решимость и уверенность купцов поборола его удивление и недоверие. — Ежели идти к печенегам, то еще кое-кому надо поклониться… Бискупу Никите! Ход-то где начинается — в церкве! А от церквы у меня ключей нету, Никита замок в Киеве покупал. Да и не знаю я, где там ход, там у него попробуй чего найди в темени да за решетками…
— С бискупом мы сговоримся! — Борята тихо засмеялся, хитро щурясь. Он уже был доволен тем, что узнал, а последнее препятствие — епископ — представлялось ему вовсе ничтожным. — Никите-то больше всех надо, чтоб орда без битвы поднялась да ушла. Сам говоришь — по его молитве! Бискуп-то хотел ведуна посрамить, а вышло, что вроде ведун его посрамил. Обещал он милость Господню, да где ее взять? Вот явит Господь чудо, Никита больше всех будет рад. А то люд белгородский некрепок в Христовой вере, а после такого чуда враз укрепится! Ведуна тогда бы взашей из города погнали. Пустит нас Никита к ходу, со всей радостью пустит, да еще из своих скотниц к нашим подаркам свои добавит.
— Ступайте к Никите! — сказал Добыча, торопясь скорее отделаться от гостей и поразмыслить в тишине. — А я пока за ключ возьмусь.
— Скоро ли сделаешь?
— Как Сварог даст… Сделаю — скажу.
— Ну, делай. Пару дней-то можно повременить, покуда ханский сын отлежится, а там медлить больше нечего. Того гляди голод начнется. Сам ведь, поди, не хочешь, чтобы голь перекатная в твоем погребе шарила, — напоследок пригрозил Борята.
Провожая купцов, Добыча был немногословен и хмур. Даже его тщеславие не могло преодолеть осторожности. Добыче было тревожно, словно он сунулся на ночь глядя в дремучий волчий лес искать заблудшую корову, — и скотину не воротишь, и сам пропадешь. Но и остаться в стороне ему не хотелось — а вдруг и правда этих купцов Бог послал? Да и Белгород жалко — других путей к спасению от долгой голодной осады замочник не видел. Он был даже рад, что подземный ход начинается в церкви и последнее слово остается за епископом. Если служитель Божий согласится, то простому замочнику можно не тревожиться. Но Добыча все равно тревожился.
