— Уверена, Бэлка, что вы сразите многих молодых дворфов - проговорила она, озадаченная тем, куда он мог отправится во всем мокром.
— Вот, ежели, хоть один из здешних грубиянов, посмотрит на меня хоть вполовину так же, как смотрит на вас лорд, то можно будет сказать, что мои труды не пропадут даром и честные дворфы сражены мною наповал безо всякого оружия - хихикнула Бэлка.
Пристроившись перед зеркалом, Ника взялась за гребень, что бы расчесать волосы.
— Но разве за вами не ухаживают? - удивилась она. Белку, не смотря на ее бородку, даже по человеческим меркам можно было назвать хорошенькой.
— Ухаживают? Это вы не про то, что парень годами ходит возле своей возлюбленной, не говоря ей при этом ни словечка, что бы потом ни с того, ни с сего заявить: мол, пойдем-ка со мной, потому как желанна ты мне и все тут?
— Ну, да… примерно так - растерялась Ника - Но разве ваши мужчины не говорят вам больше того? Иногда хочется услышать нежные слова. Разве нет?
— А чего их говорить - пожала широкими плечами Бэлка - Сказано разочек о том, что ты пришлась по нраву, так чего и повторять попусту?
Привыкая к своей новой одежде, Ника постоянно одергивала короткий камзол. Не то, что бы она умирала от скромности: дома, она носила джинсы, которые чуть ли не сваливались с бедер и такие короткие топы, что они больше походили на бюстгальтеры, но здесь, в темных переходах пещер, вовсю гуляли сквозняки и она их очень даже ощущала неприкрытыми участками тела и тем плотнее куталась в плащ-балахон, все, что у нее осталось от наряда дроу.
Они уже день как были в пути к Поверхностному миру, и сквозняки оказались первыми предвестниками его близости. Их вел Эдфин по извилистым ходам и запутанным переходам, которые для дворфов являлись хорошо знакомыми проторенными путями на Поверхность. То и дело, они натыкались на следы костров и привалов вокруг них. Кое-где лежали заранее приготовленные пучки трав для разжигания костра и связки хвороста, припасенные теми дворфами, что возвращались с Поверхности в Блингстоун. Даже воздух в этих пещерных коридорах был легче и иногда Ника даже различала запахи дождя и трав. Тогда она рвалась вперед, изнывая от нетерпения, и ей казалось, что она не переживет в Подземье ни одной лишней минутки. Тоска по вольному простору, по живительному солнечному теплу обострялась настолько, что она пугалась, что умрет, если не увидит всего этого сейчас же, сию минуту.
— Думаю, пора бы уже перестроить зрение, - напомнил ей на одном из привалов Дорган, просунув руку под ее плащ и проводя теплой ладонью по ее оголенной пояснице и животу. Короткий камзольчик опять задрался на ней выше пупа.
— А, что с нашим диском? - поинтересовалась у него Ника, думая о том насколько быстрее они преодолели бы на нем оставшийся до Поверхности путь. - Мы его забыли?
— Мы преподнесли его в дар Владыке дворфов. Думаю, он в свою очередь передаст его старому Хиллору
— Мы здесь не одни, - напомнила ему Ника, удерживая его ладонь.
Но сидящему у костерка Эдфину ни до чего не было дела, кроме огромного куска мяса, какой-то пещерной зверюги, охотно употребляемого дворфами в пищу. Усердно обсасывая мозговую косточку, дворф не обращал на них ни какого внимания, полностью поглощенный добытым им деликатесом. После привала длившегося ровно столько, сколько хватило, что бы перекусить, их маленький отряд двинулся дальше, подгоняемый нетерпением, вконец изведшейся Ники. Но вместе с радостью от предстоящей встречи, с такой привычной для нее средой, по которой она так истосковалась, в ней росла тревога от того, что Доргану придется столкнуться на Поверхности с настоящими проблемами.
Эльф же, наоборот, был спокоен, видимо потому, что не знал уклада жизни и образа мыслей людей, возможно, меряя их по простоватой Нике. Не окажется ли он настолько наивным, что примет личину добродетели и дружелюбия за подлинную натуру того человека, с которым ему придется столкнуться. В мире дроу, в отличие от людского общества, не принято было скрывать свои извращенные наклонности и темные мыслишки. Наоборот, ими гордились, а если и скрывали, то для того, что бы обойти и устранить соперника. Доргану еще столько предстояло узнать.
Но сперва ему нужно было научиться жить на Поверхности, не имея ни друзей, ни положения, ни поддержки. Как примут люди эльфа с ненавистным цветом кожи, порождение проклятых дроу. Положим, Нике удастся наладить отношения с людьми и даже завести друзей, которые помогли бы ей в ее поисках, только вот сумеет ли Дорган вписаться в их образ жизни, придется ли он ему по вкусу, примет ли он их обычаи и уклад. Сможет ли он быть достаточно гибким, что бы на что-то закрыть глаза, где-то, молча снести оскорбительные слова, унижающие его достоинство лорда.
Но ведь, сумел же он договориться с примитивными гоблинами и даже внушить к себе уважение таких непримиримых врагов дроу, как дворфов. Однако это были обитатели его мира - мира Подземья, в котором он вырос и который так хорошо знал. Ника беспокоило и то, как Дорган, закаленный, отважный воин, рожденный в мире стесненном камнем, перенесет необъятность простора Поверхности, бездонность высокого неба, смену дня и ночи. Сколько ему понадобиться времени, что бы привыкнуть ко всему этому и сможет ли он привыкнуть вообще. И Ника потихоньку начала подготавливать эльфа к тому, с чем ему предстояло столкнуться.
На очередном привале, она спросила его:
— Скажи, тебе уже приходилось бывать на Поверхности?
— Почему ты спрашиваешь об этом? - поднял он на нее глаза.
— Просто, боюсь, что все там для тебя окажется не привычным - и Ника принялась рассказывать ему о небе, воде, полях с высокой травой, колышущейся под ветром, проливном дожде, снеге, искрящимся белизной, дремучих темных лесах и животных, живущих в них.
Увлекшись своим собственным рассказом, она не заметила, как Дорган заснул.
На следующий день, подстраиваясь под его легкий шаг, Ника принялась толковать ему о сложной человеческой натуре. Дорган слушал внимательно, не перебивая. Эдфин тоже прислушивался к ее словам и, даже, замедлил шаг.
— Как хотите - угрюмо заметил он - А, человек, прямо скажем, существо жадное, коварное и злопамятное. А уж его страсть к золоту, ни с чем не сравниться. И ведь чем больше у него будет этого металла, тем больше ему будет хотеться еще. Уж я-то знаю об этом не понаслышке. Самому приходилось, как-то раз откупаться, когда я по молодой своей глупости, попался в ловушку, расставленную человеком на зверя. Мои братья, благодарные ему за мое спасение, заплатили хороший выкуп полновесным золотом, такой, что живи себе припеваючи. Так нет! Этот паршивец принялся выслеживать нас, словно какую-нибудь безмозглую дичь и устраивать засады. Мы только диву давались: откуда он прознавал про наши тайные тропы. Верите ли, проходу нам не давал и так допек нас, что мы заманили его в его же собственную яму-ловушку. Вот тогда он начал горько плакать и умолять, что бы мы отпустили его. Мы спросили его: зачем он это делает, зачем донимает нас? Из-за золота, отвечает. Ах, так! Тогда возвращай нам обратно все то золото, что получил от нас в обмен на свою свободу. Как он ни умолял нас, как ни тужил, как ни плакал, сидя в яме, а золото все-таки отдал, сказав, где припрятал его. Свобода-то оказалась для него желаннее всякого золота.
