— Фридрих пытается подражать Алве, — улыбнулся Лионель. — Когда силы сопоставимы, а подчиненные боятся начальства больше, чем противника, как было у Ор-Гаролис, это удобно, но в Придде, насколько я успел понять, все преимущества за дриксами. Бруно со своими генералами может превратить регентскую наглость в удачное наступление. Если захочет, само собой, ведь он тоже принц.
— Принц, но не из тех, кто поддастся чужим, чтобы нагадить своим... Да и невыгодно ему это. Разбить тех самых фрошеров, что дважды расколотили Фридриха, значит перетащить эйнрехтское одеяло на себя.
— Победы, случается, крадут. Бруно немолод, холост, и у него почечные колики.
— А у меня — спина. Ноет и ноет... Твоя мать в Олларии. Оказалась там сразу после убийства и осталась. Я рад — за Эпинэ нужно присматривать. Не в смысле верности, тут все в порядке, но парень невеликого ума.
— Я писал матери в Савиньяк. Сегодня напишу в Олларию. Где Алва?
— Где-то на юге. Он требует не переходить Кольцо Эрнани, не знаешь почему?
— Нет.
— И я не знаю. Есть что-то, что можно решить до обеда?
— Да. Мне нужен Манрик.
— Не Колиньяр? — удивился регент, и Ли стало почти смешно.
— Колиньяр бесполезен, а мстить за Сэ и Веннена — дело матери. Если она потребует чью-нибудь голову, я, само собой, ее поддержу. Манрик нужен мне как Проэмперадору Севера. Я приставлю к нему известного вам Вайспферта, так что злоупотреблений не будет. У меня нет времени приводить Внутренний Надор в порядок, а рыжий знал, как выколотить из этого несчастья прибыль, иначе бы не охотился за наследством Эгмонта.
— Заманчиво. — Теперь Рудольф шел к столу. — Только я не король, чтобы миловать преступников. Таких преступников... Но если бы я был королем, я бы выгоде предпочел справедливость. Колиньяр и Манрик виновны перед короной, законом и всеми, кто так или иначе пострадал в этот кошачий год из-за их...
— Подлоглупостей, — подсказал недостающее слово Ли. — Так мы с Эмилем говорили в детстве, но я неточно выразился. Я не прошу миловать Манрика, я прошу передать его в мое распоряжение. Закон предполагает использование каторжников там, где они принесут наибольшую пользу. Этот человек был слишком хорошим тессорием, чтобы при пустой казне отправлять его в Занху или вялить в Бергмарк. Если Манрик поймет, что положение его семьи напрямую зависит от северных мануфактур, мануфактуры станут доходными. Потом он войдет в азарт и захочет, чтобы надорский хрусталь ценился выше алатского...
— Человек должен что-то хотеть, — регент потер поясницу и поморщился, — кроме здоровья. Хорошо, я дам поручение в геренцию. Ты уверен, что Хайнрих не поможет зятю? Не в Бергмарк, здесь.
— Они вряд ли долго останутся родичами, к тому же гаунау больше беспокоит Излом.
— Не его одного. Эта госпожа Арамона... Ты ей веришь?
— И ей, и Давенпорту, и бергерам. Несколько раз и я что-то чувствовал.
— Не помнишь, когда?
— Я посмотрю в путевом журнале, но в последний раз такое было в ночь на первый день Летних Ветров. Впрочем, мое состояние можно списать на тюрегвизе.
— Это было бы слишком хорошо. Мы-то с Людвигом в ту ночь были трезвы. Ладно... Кто из твоих навоевал на «Франциска»?
— Айхенвальд и Хейл. Список так или иначе отличившихся приложен к докладу.
2
Капитан Давенпорт спустился к общему завтраку спокойным, веселым и, о диво, выспавшимся. Маршал о своем офицере для особых поручений забыл, и Чарльз с наслаждением платил ему тем же. Окрыляла и надежда на разговор с регентом — уж кто-кто, а Рудольф Ноймаринен был человеком без вывертов и холода, он поймет... Что именно предстояло понять герцогу, Давенпорт еще не обдумывал, непонятная, нахлынувшая за Хербсте легкость слизнула заботы вместе с осторожностью. Капитан болтал с адъютантами герцога, отвечал на вопросы, смеялся чужим шуткам и шутил сам. В том числе и над собственной славой, о которой Чарльз узнал за пирогом с сыром и ветчиной, а после шадди к пришедшему в окончательное благодушие Давенпорту приблизился длинный корнет и громким голосом приветствовал прославленного Давенпорта.
Рекомый Давенпорт махнул рукой и засмеялся. Последовавшее приглашение осмотреть Старый арсенал показалось заманчивым, и капитан согласился. Сидевшие за тем же столом офицеры как-то странно переглянулись.
— Вы рискуете, — заметил высокий, похожий на бергера парень, — вы очень рискуете.
— Чем? — не понял Чарльз.
— Ну хотя бы... вызвать неудовольствие вашего маршала.
— Дело наше такое, адъютантское, — подхватил капитан с перевязанной рукой, — никогда не знаешь, когда свистнут.
Уподобляться ожидающему хозяйского свиста псу Чарльз не собирался. Заверив длинного корнета, что он давно хотел взглянуть на трофеи Двадцатилетней, Давенпорт последовал за провожатым, оказавшимся единственным внуком старика Понси.
Про генерала Чарльз слышал от отца, и слышал хорошее, от внука захотелось удрать уже на лестнице. Корнет Понси молчать не умел вообще. Размахивая руками с риском залепить спутнику по физиономии, он кричал о не поделивших какую-то стриженую девицу герцоге Придде и виконте Сэ, развращенности этой самой стриженой, в конце концов сбежавшей с моряками, дуэли, которую виконт Понси был вынужден предотвратить, пожелавшем остаться в Талиге знатном дриксенском пленнике и прочих вещах, до которых Чарльзу не было дела. На ходу это еще можно было терпеть, но в Старый арсенал Давенпорт пришел осматривать трофеи, а не слушать, что Жиль Понси бросил в лицо какому-то Вардену, посмевшему покуситься на что-то святое.
— Не знаю тех, о ком вы говорите, — буркнул Давенпорт и, не дожидаясь ответа, пошел вдоль увешанных оружием и знаменами стен. Понси намека не понял.
— Старая Придда хуже деревни! — зудело над ухом, мешая разбирать надписи на штандартах, вообще мешая. — Сборище невежд... нечего читать... нечем жить... Эти полагающие о себе... не имеют ни малейшего понятия...
Пытаясь забыть о спутнике, Чарльз уставился на Рене Эпинэ. Белокурый не хуже Савиньяка маршал, скрестив руки на груди, наблюдал за сраженьем. Рядом адъютант держал оседланного коня. Странно, что художник изобразил не знаменитую атаку, а ее ожидание...
— ...невежды в восторге! Дурно исполненная банальность...
— Вот уж нет! — возмутился Чарльз, но Понси кричал о чем-то, не имеющем отношения ни к Двадцатилетней войне, ни к нынешней. Кто-то что-то сочинил, кто-то об этом что-то сказал, кто-то кого-то вызвал... Из-за писанины?
— Я ответил им вызовом! — кипятился корнет. — Всем троим! Я никому не позволю в моем присутствии оскорблять великого Марио...
