— Вижу, благочестивые люди тут живут, не забыли в лесах дебрянских, в Черной земле о дарах Колаксаевых.
— Где те дары? Укрыты богами ради грехов наших, — вздохнул старейшина.
— Один дар уже вернулся, и добыл его царь наш Ардагаст. Вот Огненная Чаша Колаксая!
Вышата достал из сумки золотую чашу, и глаза всех гостей устремились к святыне. Слёзы потекли по щекам Славяты.
— Возвращаются времена святые, золотые! Благослови, святой волхв, молодых Колаксаевой чашей, если го угодно богам и царю.
— Богам и мне всякое святое дело угодно, — улыбнулся Ардагаст.
Ясень наполнил чашу лучшим греческим вином, и Вышата поднял её над головами молодых:
— Славобор и Желана! Вы из разных племён, но светлые боги над вами — одни, и одна для всех людей Огненная Правда. Огонь её един — и в солнце, и в этом очаге, и в этом золоте. Живите же мирно и честно, как она велит, и да не придётся никому из ваших детей и внуков воевать со своими родичами!
Потом Славята благословил молодых караваем:
— Идите, дети, почивать и будьте честными, как этот хлеб честный.
«Огонь очага, чаша, хлеб — самые простые вещи учат этих скифов тому, чему нас не могут научить философы, рассуждающие о Боге как высшей добродетели и высшем благе... и тут же грызущиеся из-за курицы за столом у распутного богача!» — подумал Хилиарх.
Священная чаша обошла вкруговую всех гостей, и жених с невестой отправились в камору, где на необмолоченных пшеничных снопах уже была постелена постель. Теперь гости должны были петь песни о любви. И тут чистым, высоким голосом запела Добряна. Песня была о девушке, что не знает, где теперь в раздольной степи её милый и что делает: пасёт ли стадо бесчисленное, лежит ли врагами посеченный, тешится ли в белом шатре с другой. Даст Лада, вернётся милый осенью, а его уже сын ждать будет. Молодёжь, особенно девушки, охотно подпевала. Но как только пение стихло, одна из баб негромко, но так, чтобы все слышали, произнесла:
— Срамница! Это же девки поют, что с сарматами путаются и сколотных от них приживают.
Будто кто ком грязи бросил на чистую скатерть... Неждан Сарматич в упор взглянул на языкастую бабу:
— А по мне, песня хорошая. Я, может, сам вот так и появился на свет. Я, Неждан, сын Сагсара, царский дружинник и русалец, что бился с упырями, лешими и нурскими ведьмаками! А кто назовёт меня сколотным или ублюдком, будет биться со мной по-сарматски! Мечом да акинаком владеть труднее, чем языком паскудным...
Гордо вскинув голову, он упёрся одной рукой в лавку, а другую положил на увенчанную кольцом рукоять акинака. Ардагаст спокойно произнёс:
— У моих родителей тоже свадьбы не было. Только сарматка у меня была мать, а отец венед. Он в кургане под Экзампеем лежит, а где она — одни боги ведают. Не дали им счастья злые люди — вместо свадьбы войну затеяли. Ту самую, что вас в эти леса загнала.
— А кто царя посмеет назвать сколотным... — зловеще начал Неждан.
— Тому я, лесной хозяин, горшок на голову надену, головой о дверь трахну, а ежели после того поднимется — гнать буду до самого леса! — закончил Шишок, воинственно смахнув крошки с бороды.
Все засмеялись. Славята примирительно сказал:
— Сколотами когда-то звали только степных скифов. А тех, кто у наших праматерей от них рождался — сколотными. Славные то были храбры — ни в лесу, ни в степи никто их одолеть не мог. Эх, измельчали люди, коли таким именем лаяться стали... Вы, молодые, и не видели, какие города великие строили сколоты, под какими могилами их хоронили — повыше иной здешней горы. Всё на юге осталось...
Тем временем из каморы вышли весёлые, довольные молодые. Всё вышло хорошо: и жених оказался не слаб, и невеста честная. Любиться до свадьбы ведь не грех только на игрищах: на Купалу да на Ярилу. И что там случилось, того перед свадьбой не скрывают. В другие же дни такое — перед Даждьбогом грех, а перед людьми стыд. Любознательный Хилиарх далеко не сразу разобрался в этих венедских обычаях и из-за этого пару раз едва не был побит.
На ссору уже никого не тянуло, и Славята предложил:
— Ты, Неждан, чем по-сарматски драться, лучше сплясал бы по-сарматски.
— Идёт! — загорелся Сарматич. — А ну, у кого есть акинаки или хоть ножи охотничьи, готовьте их: будете мне по двое бросать. Вышата, сделай милость, сыграй сарматскую плясовую! Вот и бубен.
Волхву передали бубен, и музыка зазвучала, нарастая, будто лавина. Неждан обнажил меч и акинак и пошёл на носках, скрещивая на ходу клинки. Он двигался сначала плавно, потом всё быстрее, неистовее, выкрикивая боевой клич «Уас тох!» — «Святой бой!». Клинки в его руках мелькали как молнии, звенели, будто в ожесточённом бою. Вдруг он сунул и меч, и акинак за ворот кафтана и призывно протянул руки. Сарматич на лету поймал два акинака, пронёсся по кругу, звеня сталью и высекая искры, потом взял оба клинка в зубы и снова протянул руки. Новую пару акинаков он поставил на предыдущую остриями вниз, сверху надел на рукояти свой бышлык и продолжал плясать, скрещивая два охотничьих ножа. Ритм музыки стал замедляться, слабеть, и Сарматич принялся всаживать ловкими бросками в земляной пол одну пару клинков за другой, продолжая при этом плясать между ними. Наконец в руках дружинника осталось лишь его собственное оружие, и он остановился, воздев его к небу, и выкрикнул в последний раз: «Уас тох! Уасса!»
Парни азартно хлопали в ладоши в такт пляске. Девушки с замирающими сердцами следили за мельканием клинков. Мужики и бабы только качали головами. Словно стальной вихрь, готовый искромсать любого, носился по мазанке перед их глазами, и проделывал всё это не какой-нибудь степной находник, а обычный венедский парень в вышитой матерью сорочке, выглядывавшей из выреза кафтана. Ардагаст удивлялся: когда Сарматич успел так выучиться? Похоже, только в походе.
С видом победителя Неждан уселся на место. Ясень смело взглянул в лицо Зореславичу:
— Хорошо росский дружинник пляшет. А сам царь? Говорят, сарматы умеют по накрытому столу проплясать и ничего не перевернуть. Сможешь ли так, царь росов?
— Смогу, — кивнул Ардагаст.
— А за каждую опрокинутую миску или кружку — по греческой драхме. Идёт? — едко усмехнулся кто-то из мужиков.
— По ромейскому авреусу[28], — небрежно бросил царь.
— Ты полусармат, так дойди хоть до половины стола, — совсем уж дерзко произнёс Ясень.
Снова загремел бубен. Ардагаст вскочил на стол и легко двинулся на носках, звеня акинаком об меч. Лесовики посмеивались, прикидывая, сколько же золотых придётся выложить царю-плясуну. Но росич был уверен в своих силах. В пляске быстр и ловок тот, кто таков же в бою, если только хмель его не одолеет. Ардагаст же помногу не пил даже на пиру. Он прошёл не только весь стол, но и остальные два стола, и платить не пришлось ни единой монеты.
