— Ты полусармат, так дойди хоть до половины стола, — совсем уж дерзко произнёс Ясень.
Снова загремел бубен. Ардагаст вскочил на стол и легко двинулся на носках, звеня акинаком об меч. Лесовики посмеивались, прикидывая, сколько же золотых придётся выложить царю-плясуну. Но росич был уверен в своих силах. В пляске быстр и ловок тот, кто таков же в бою, если только хмель его не одолеет. Ардагаст же помногу не пил даже на пиру. Он прошёл не только весь стол, но и остальные два стола, и платить не пришлось ни единой монеты.
— А по-нашему, по-венедски, спляшешь? Не разучился в далёких землях? — не унимался Ясень.
И тут из-за стола встала Добряна. Поправила косу, переглянулась с Вышатой, уже взявшим в руки гусли, взмахнула зелёным вышитым платочком — и пошла-поплыла белой лебедью под звон струн. Плыла и словно невзначай остановилась перед царём, ласково, без вызова взглянула ему в глаза. И царь росов поднялся, снял пояс с мечом и акинаком, сбросил кафтан, оставшись в белой рубахе, вышитой знаками Солнца. Теперь его трудно было отличить от собравшихся северянских парней. Только таких золотистых волос и тонких закрученных усов не было ни у кого из них.
Все затаили дыхание, глядя кто с одобрением, а кто с ехидцей. Ардагаст встал перед Добряной, широко развёл руки, будто готовясь обнять девушку, притопнул красным сапожком и пошёл прямо на неё, выбивая ногами мелкую дробь. А северянка поплыла назад, словно завлекая. Чистые синие озера глаз манили, будто оазис в пустынях, изъезженных росичем на Востоке. Ох, не русалка ли это? Нет, спят теперь русалки до весны в холодных омутах... Да и не могли боги спрятать злой соблазн за такой доброй красотой!
Ардагаст сложил руки перед собой и пошёл вприсядку вокруг девушки.
Плясал лихо, но без дерзости. А она подняла руки вверх и завертелась, похожая в своей белой рубахе на тянущуюся к солнцу берёзку. Как листок на ветру развевался зелёный платочек. Так пляшут на Ярилу девушки, прикрытые лишь цветами и листвой, пляшут в облике Додолы, супруги Перуна, призывая с неба дождь, лучший дар Громовержца любимой. А гусли играли всё быстрее и звонче. Теперь оба плясали лицом друг к другу, в полный рост, сначала разведя руки, потом взявшись за них. И тонули одна в другой две пары синих и голубых глаз. А солнечные глаза Лады сияли с подвески на красной ленте, стягивавшей русые волосы Добряны. Весёлый, помолодевший Вышата довольно глядел на молодую пару. Ведь не всегда он был великим волхвом, и ему было что вспомнить.
Наконец стихли гусли. Ардагаст с Добряной поклонились друг другу. Девушка, вдруг засмущавшись, проскользнула на своё место. Ардагаст торжествующим взглядом окинул собравшихся. А Ясень, всё это время молча комкавший скатерть и пивший кружками густое будинское пиво, поднялся и вышел на середину комнаты.
— Здоров ты девок одолевать, сармат! А теперь одолей-ка парня. — Ясень с силой ударил шапкой оземь. — Перепляс!
Разом зазвенели гусли и зарокотал бубен. Два парня принялись плясать друг против друга. Танцевали и вприсядку, и с подскоком, и упёршись руками в пол позади себя. Громко хлопали себя и по голенищам, и по пяткам, и по бёдрам. Высоко прыгали и вертелись волчком по-русальному. Сильные молодые ноги сгибались и скрещивались в самых замысловатых коленцах, взмётывая солому, устилавшую пол. А ну, кто ловчее, удалее, неутомимее? Гости вели счёт коленцам, хлопали, подбадривали: «Давай, царь! Не уступай, венед!»
Наконец на двадцатом коленце Ясень упал и бессильно растянулся на полу. А Зореславич ещё прошёлся на носках по-сарматски и потом не спеша выпил кружку пива и подмигнул с трудом поднявшемуся сопернику: знай, мол, родич, когда на пиво налегать.
А гости одобрительно шумели:
— Наш! Даждьбог видит, наш, венед! Вот тебе и сколотный... Такие, видно, сколоты и были...
— Говорят ещё, сарматы умеют плясать с чарой вина на голове и ни капли не пролить, — заговорил Ясень, отряхивая солому.
— Вот ты и спляши. С миской каши, — под общий хохот отозвался Неждан.
Тогда Ясень взялся за Шишка. Охочий до хмельного лешак уже успел хорошенько распробовать и вино, и мёд, и пиво и теперь дремал, уткнувшись носом в миску с варениками. Ясень вместе с несколькими парнями подобрался к нему и громко сказал:
— А не поглядеть ли нам, честные гости, как леший пляшет?
— Я спать хочу. Идите вы к лешему, — пробормотал Шишок.
— Вот мы к тебе и пришли. А ну, иди плясать! Видали такого: пить в гостях здоровый, а потешить гостей слаб!
Парни подхватили низенького лешака под руки и потащили на середину хаты. Тот брыкал ногами в воздухе и норовил наступить своим «носильщикам» на ноги, а потом вместо пляски улёгся возле очага и громко захрапел. Его принялись тормошить. Лесовичок дёрнул кого за руку, кого за ногу и устроил кучу малу, из-под которой ловко выбрался, ещё и стянул у кого-то дудку и принялся, громко дудя, бегать по хате. Его не без труда поймали, снова втащили на середину. Леший ругнулся, ударил об пол островерхой шапкой и вдруг пошёл в пляс, да так, что все только рты разинули, а потом принялись осенять себя косыми крестами. По комнате словно лесная буря носилась, вихрем взметая солому. Крепкие ноги лешака выбивали ямки в земляном полу. С оглушительным свистом и уханьем он несколько раз перескакивал через столы, умудряясь при этом ничего не задеть ногами. Побушевав вволю, Шишок с важным видом плюхнулся на лавку и одним духом выдул целый горшок пива. Гостям оставалось только гадать: прикидывался ли лесной хозяин пьяным или мог пить больше, а трезветь быстрее людей.
Ардагаст вместе со всеми беззаботно хохотал над выходками лешачка и чувствовал себя так, будто вернулся наконец в родные места, к своему роду и племени. Ему ведь было всего двадцать лет, и до тринадцати он рос в таких же лесных венедских сёлах. И мог бы всю жизнь прожить между этих простых и добрых людей, удалых и мирных одновременно. Заботился бы только об урожае да о скотине. Не бродил бы Чернобог знает по каким землям, не переворачивал бы в них всё вверх дном, не лез в распри богов. Не звали бы его ни Убийцей Родичей, окаянным и безбожным, ни богом земным. И любил бы он такую вот лесную красавицу, тихую и добрую.
Вдруг он заметил за слюдяными оконцами какие-то мерзкие хари. Бесы (не Чернобором ли посланные?) пытались влезть в хату, но не могли одолеть построенной Вышатой волшебной зашиты. Люди и не замечали их, а кто замечал, лишь злорадно крутил нечистым кукиши. Ардагаст усмехнулся. Пока бродят в среднем мире те, кому место в нижнем, и не только бесы, — кто-то должен быть воинами, волхвами, царями. Именно для того, чтобы такие вот мирные и добрые поселяне могли сеять хлеб, добывать зверя и птицу, любить своих русых красавиц и не ползать на коленях перед бесами и людьми, что не лучше бесов. А уж кому кем жизнь прожить — решают при рождении смертного три рожаницы-суженицы, три вечные пряхи. И идти против них — только путать нити мировой пряжи.
