имел вид поистине божественно умиротворённый.
Рядом стояли, прядая мохнатыми ушами и одинаково подогнув заднюю ногу, две взнузданные кобылы гнедой масти.
– Простился? – спросил Кадмил, когда Акрион приблизился.
– Простился, – вздохнул Акрион. Похлопал по сумке: – Они мне поесть в дорогу собрали...
Кадмил сунул в рот остатки лепёшки.
– Вот сразу видно: не тот родитель, кто родил, а тот, кто воспитал, – жуя, одобрительно сказал он. – Я с собой тоже кой-чего прихватил. В лодке лежит. Живы будем – не помрём. Ну что ж, поехали в Пирей.
Они сели на лошадей и двинулись по улице. Солнце светило уютно и негорячо, с агоры слышались крики торговцев. Справа белела между домами великанская глыба Акрополя, над вознесёнными в небо статуями богов кружили чайки. Новый день начинался в Афинах, и многим он сулил куда больше счастья, чем Акриону.
– Ну, и о чём ты говорил с родителями? – спросил Кадмил. – Впрочем, можешь не отвечать, это личное.
Акрион поправил ремень сумки.
– Отчего же, – сказал он осторожно. – О Сократе говорили.
– Вот как? – удивился Кадмил.
– Ну, верней, не только о нём, – признался Акрион. – Мама рассказала, как меня принесли в дом. В тот же день, когда Семела отняла память. Оказывается, родители… То есть, Киликий и Федра даже не знали, чей я сын. Догадывались, конечно. Похож ведь. Но им никто не сказал наверняка.
– Похож – это не то слово, – подтвердил божий вестник. – Я вот сразу узнал. Вы с Ликандром – что один человек, только у тебя лицо поглупей. И без бороды.
Он засмеялся. Акрион выдавил принуждённый смешок.
– Киликий учил, что хороший актёр должен бриться, – сказал он. – Отец и сам ходил безбородый, пока не отошёл от дел.
– Актёры же выступают в масках, – пожал плечами Кадмил.
– Легче вживаться в роль, – объяснил Акрион. – Если надо сыграть женщину. Или мальчика. И потом, борода из-под маски всё равно видна.
– Надо вам уже баб на орхестру пускать, – нахмурился Кадмил. – Как-никак, девяностые Олимпиады на носу. Аполлон премудрый давно уж повелел смертным устраивать представления в любой праздник. Не то что раньше – раз в год собрались в театре, и хватит. Стало быть, можно ввести и другие новшества. Как тебе такое: женщина-актёр? А?
Акрион покосился на Кадмила: не подначивает ли, по своему обычаю? Но Кадмил был, кажется, совершенно серьёзен.
– Не знаю, – сказал Акрион с сомнением. – А как женщины будут мужские роли играть?
Кадмил прыснул со смеху, хлопнул в ладоши. Захохотал так, что шарахнулись, скандально каркая, вороны с ближних крыш.
– О, Зевс всеблагой, – вымолвил он сквозь смех, – обязательно расскажу Локсию. Всё, дружище Акрион, уговорил! Будут вам в театре бабы.
Акрион несмело хмыкнул, пытаясь сообразить, когда это он уговаривал Кадмила на такое сомнительное мероприятие. Но тот не дал подумать вволю.
– Так что же о Сократе? – спросил, всё ещё посмеиваясь. – Должно быть, отец первым завел разговор? Он ведь у тебя начитанный муж.
Акрион набрал было воздуху для ответа, но прикусил язык. Рассказать живому, настоящему богу про отцовские опасения? Мол, в «Этиологии» написано, что с вашим братом надо держать ухо востро? Ну нет. Ещё не хватало дерзить Гермесу.
– Да вот, – он лихорадочно перебирал всё, что помнил из Сократовой мудрости, – папа напомнил то место, где насчёт возмездия…
– Возмездия? – Кадмил одобрительно кивнул. – В самый раз, подходящая тема. Ты несёшь возмездие злодеям!
– Я? – Акрион стушевался. – Ну, это конечно…
Эринии.
Хлопанье крыльев. Бледные истоптанные цветы нездешней земли.
Визг, раздирающий уши. «Виновен, виновен, виновен».
– По мне самому возмездие плачет! – вырвалось у него.
Кадмил поглядел искоса:
– Всё не можешь простить себе ту ночь? Когда убил Ликандра?
Акрион не ответил.
Кадмил какое-то время ехал молча. Впереди виднелись Пирейские ворота: Афины, а с ними и отчий дом, оставались позади.
– «Человек несправедливый и преступный несчастлив при всех обстоятельствах», – заговорил Кадмил негромко. Тон его был серьёзным, бог больше не улыбался. – «Но он особенно несчастлив, если уходит от возмездия и остается безнаказанным, и не так несчастлив, если понесет наказание и узнает возмездие богов и людей». Отец напомнил тебе эту главу?
Акрион чуть двинул головой: ни согласно, ни отрицательно. Не мог врать Гермесу-душеводителю. Но как жалили слова Кадмила! Как кстати пришлись. Как болезненно кстати…
– Сократ говорил о природном умении различать добро и зло, – произнёс Кадмил задумчиво. – До него были софисты, которые учили, что всеобщей истины нет, и он их посрамил. Доказал, что добро – это непреложная истина, которую хранит в своём сердце любой из смертных. Но всё это применялось к людям, чья воля свободна. К людям, которые сознательно выбирают жизненный путь. А что, если человек находится под глубоким влиянием чужих идей? Что, если эти идеи навязаны теми, кто далек от слов «добро» и «зло»? Что, если сами понятия добра и зла подменены, извращены? Истолкованы так, как это удобно… кому-то ещё?
Он пристально поглядел на Акриона.
– Ты… – Акрион смешался. Потом сообразил. – Ты обо мне? О том, что я был околдован? Не знал, где подлинная правда, и оттого не знал, где добро и зло?
Кадмил отвёл взгляд.
– Примерно да, – сказал он угрюмо.
Акрион задумался. Они ехали вдоль Длинных стен, древних, замшелых, ветхих. В густой тени раскладывали свой скарб купцы, работорговцы выводили на помосты живой товар, прогуливались в ожидании клиентов ранние порне. Стены видели многое – куда больше, чем то, что довелось увидеть Акриону за последние несколько дней. Но, пожалуй, не нужно было прожить столько же, сколько стояли стены, чтобы отличить хорошее от дурного. Отличить свежий товар от лежалого. Рабство от свободы. Свидание со шлюхой от настоящей любви.
– Я понял, – сказал Акрион с затаённой радостью. – Это всё неважно. Кто угодно почувствует разницу. Самый ловкий обманщик, самый гнусный разбойник – они осознают зло, которое совершили. И либо раскаются…
Он взглянул на Кадмила и осекся. Вечно насмешливое, лицо бога потемнело, словно бы от самых тяжких мыслей. Лоб пересекли морщины, уголки рта опустились. Впрочем, Кадмил, заметив, что на него смотрят, тут же тряхнул головой и беспечно улыбнулся.
– Либо раскаются, либо – что? – спросил он.
– Либо… – Акрион развёл
