– Эгей! – окликнул Шооран Маканого. – Тебе сколько лет?
Тот остановился. Соображая потер лоб двупалой клешней.
– Две дюжины. Шкоро ишполнитша.
Шооран направился к стране старейшин. На новом оройхоне, еще не затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На разбитом кистенем виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое лицо, Шооран раздел покойника.
«Тебе уже не надо», – мысленно извинился он.
Башмаки с иглами заменили тоненькие буйи, в которых далеко не уйдешь. Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч, выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам свое снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум битвы.
Ждавшие легкой победы братья пусть не сразу, но оправились от удара и теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин попятились.
Шооран видел, что он заперт на перешейке словно тайза в своей норе. Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идет сражение, да он ни за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался, надо было что-то предпринимать.
Тайза, когда ее вышаривает в норе гибкий осязательный ус гвааранза или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков. Шооран поступил так же. Он подошел к шавару, пока еще чистому и пустому и скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдет, если разбуженный Ёроол-Гуй вздумает навестить этот оройхон.
Дважды в течение дня возле суурь-тэсэга вскипали схватки, но решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли каждое на свои земли, но было ясно, что утром все начнется сначала. Разъединить враждующих мог теперь только Ёроол-Гуй, но такой исход никак не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные хищники появятся здесь еще не скоро, то ядовитого зогга можно встретить уже сейчас.
Вечером Шооран выбрался из шавара и в последних отблесках красного света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни тех, ни других. Незаметно для себя он перешел в состояние, неизбежное для человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и не жалеть людей вообще. Так, должно быть, чувствуют и мыслят ослепительный ван, блистающие одонты, старшие братья и мудрые старейшины. Таким же стал илбэч. Но у него, на великое несчастье, еще осталась способность, любя человечество и презирая людей, бесконечно жалеть каждого отдельно взятого человека.
Оройхон увидели одновременно и с одного, и с другого берега. Завыли раковины, люди с факелами заметались вдоль поребрика. Братья кинулись ловить сбежавшего илбэча, старейшины спешно перекидывали силы для отражения предполагаемой ночной атаки. А Шооран, первым пробежавший по новой земле, на четвереньках полз между тэсэгов, уходя подальше от всего этого шума.
Наутро фронт был прорван. Шооран вновь едва не попал в гущу сражения и вынужден был бежать на запад, где страна огромным мысом вдавалась в далайн. Дюжину дюжин раз благословлял он старейшин, замордовавших свой народ до того, что служители умели только молчать, кланяться и повиноваться. Да случись такие бои в его стране, каждый земледелец схватил бы гарпун, а то и припрятанный хлыст и умер бы на месте, но никому не позволил бы ступить на свое нищенское поле, пока не убран хлеб. Бандиты совершали набеги лишь после уборки, зная, что иначе им придется иметь дело не с цэрэгами, а с мужиками. Даже одонты, планируя облавы, сверялись с календарем.
Здесь приходилось остерегаться только вооруженных людей, а они все стянулись к границам и кресту Тэнгэра, где шли бои. Баргэды, которых в этой земле было страшно много, больше дюжины на каждый оройхон, смотрели испугано и зло, но не смели ничего сказать.
Шооран вышел к далайну, но не желая выдавать себя, не стал строить и пошел назад. Он вспомнил, что где-то здесь находится родина старика, а он, его наследник, принес на эти оройхоны столько бед. Почему-то Шоорану смертельно захотелось посмотреть места, где начинал жизнь Энжин. Шооран определился по трем выступающим оройхонам, поставленным в ночь казни Атай, и пошел вглубь страны.
Оройхон старика ничем не отличался от всех остальных. Так же росли туйваны, колосились поля, палатки служителей облепляли толпы одинаковых тэсэгов, и никто не мог сказать, возле какого из них сидела Атай.
Шооран, откинув полог, вошел в одну и палаток. При виде вооруженного человека хозяева, а вернее, бездомные служители великого Ёроол-Гуя забились в угол, прикрывая собой детей. Шооран присел на корточки и спросил:
– Где-то здесь, давно, жил один человек. Его звали Энжином. Вы такого не помните?
– Мы не знаем, – пробормотал глава семьи. – Ничего не знаем…
– …и еще девушка – Атай. Ее убили во время мягмара, сбросили в далайн.
– Нет, нет… Мы никого не трогаем!
– Да не вы! – рассердился Шооран. – Это было давным-давно, когда жил тот человек. Жена у него была – Сай.
– Сай здесь живет, – подала голос хозяйка. – Только мужа у нее нет, и сама она совсем старуха.
– Она и должна быть старухой, – сказал Шооран. – Проводи меня к ней.
Женщина, безмерно обрадованная, что опасный гость покинул палатку, провела Шоорана между тэсэгами и остановилась возле крошечного навеса или даже накидки, наброшенной поверх четырех колышков. Казалось, там не может поместиться человек, но когда женщина постучала по колышку и крикнула:
– Сай, тебя требуют! – полог откинулся, и из под него показалась сморщенная старушка.
– Ты Сай? – спросил Шооран. – У тебя был муж Энжин?
Старуха выползла наружу. Ее руки, голова мелко тряслись, и было непонятно, боится ли она пришельца и вообще понимает ли, что ей говорят. Потухшие глаза не выражали ничего.
– Это я, – сказала она, – и муж у меня был.
– Расскажи мне об Энжине, – попросил Шооран.
У него было ощущение, будто он разговаривает с Ваном или еще кем-то из героев старинных легенд.
– Он был хорошим мужем, – старуха говорила медленно, короткими фразами. – Мы жили дружно и никогда не ругались. Ни разу за всю жизнь. И он никогда не бил меня. Он погиб давно, на северной границе, когда ловили илбэча. И я живу одна. Я всю жизнь работала и всегда выполняла норму. Я и сейчас работаю, а мне второй день не дают есть.
