Голубоватая струя огня, кинжальная и узкая, как струя сварочного аппарата, пронеслась у него над головой и ударила в полукруглое, сразу почерневшее и лопнувшее стекло. Выпустив струю, змей замер, соображая, куда исчезла его добыча и не спалил ли он ее дотла. Потом вновь медленно пополз по ступеням. Не дожидаясь, пока он окажется рядом, Мефодий скатился к почтовым ящикам и рванулся туда, где среди мусора поблескивала полоска меча. Он бежал, спотыкаясь, по раскрошившейся плитке и краем глаза видел, как туловище змея широкой лентой занимает всю площадку. Схватив меч, он повернулся. Он ожидал, что змей все еще тяжело разворачивается на узкой площадке, но нет… Все было гораздо хуже.
Демонстративная лень, с которой тот прежде преследовал его, сменилась всплеском активности. Змей, разогретый собственным жаром, атаковал. Тело его свернулось в тугие кольца, а затем мгновенно распрямилось.
Мефодий, никак не ожидавший от змея такой стремительности, не успел правильно выставить меч. Да и о каком классическом парировании или защите тут могла идти речь, когда на него падало нечто толщиной с корабельную сосну?
Мефодий не успел даже перекатиться и уйти с направления атаки. Все, что он сделал, это упал на спину и выставил прямо перед собой меч. В следующий миг огромное змеиное тело навалилось на него сверху. Чувствуя, что меч вырывает у него из рук сила, которой невозможно противостоять, Мефодий смог лишь немного повернуться, чтобы рукоять меча не проломила ему грудную клетку.
А уже в следующий миг мрак принял Мефодия в свои клубящиеся отрывистыми видениями липкие объятия. Он успел только ощутить, что зеленая слизь заливает ему грудь. Сознание убежало чередой наискосок, без записки, без телефонного звонка, не оставив ни запахов, ни звуков.
Глава 12
Тридцать первый сребреник
Последовав за головой, Даф совершила ту же ошибку, что и Мефодий. Она стала играть по чужим правилам, которые изначально, по определению, не сулили ей ничего хорошего, доброго, вечного. Однако Даф, прожившая на свете все же чуть дольше, чем Мефодий, усвоила некоторые азы безопасности, которые активно вдалбливались ей в эдемской школе.
Как известно, одно из двадцати основных правил светлых стражей гласит: «Проводник мрака не приведет к свету. От измены не жди союза. От лукавства не жди помощи».
Прыгучая же голова, излучавшая слабое, но все же заметное как для Даф, так и для Депресняка некросвечение, никак не могла быть созданием света. Следовательно, она являлась тем самым проводником, которому нельзя было верить. Это Даф отлично понимала. Именно поэтому, еще по дороге, воюя с Депресняком, который категорически не желал, чтобы его зажимали под мышкой, она достала флейту и держала ее наготове.
Прохожие глазели на Даф с большим интересом. Действительно, во всех отношениях Дафна представляла собой колоритное зрелище. Мчащаяся невесть куда красивая девчонка с двумя светлыми хвостами, похожими на потоки света, с флейтой в руке и с уродливым котом в строгом ошейнике, явно страдающим обостренной формой бешенства. А тут еще народец в десятке метров впереди Даф падал и разлетался во все стороны, сметаемый с дороги невидимой головой.
Вскоре, несмотря на свои попытки не потерять голову из виду, Даф начала отставать, причем абсолютно безнадежно. Происходило это потому, что голова, за которой она старалась успеть, неслась почти в два раза быстрее, чем та, что вела Мефодия. Путь, который ей предстояло проделать, был гораздо длиннее, вот и приходилось спешить.
Решившись, Даф быстро взглянула наверх, проверяя, не видно ли где поблизости золотистых бликов, а затем короткой трелью наложила на себя заклинание непродолжительной невидимости. Несколько лопухоидов, смотревших на нее в этот момент, принялись изумленно озираться, не понимая, куда делась девчонка. Но Дафне было не до них. Она взялась за талисман и решительно материализовала крылья. Один взмах, другой… Ее взлет был похож на тяжелый взлет орла. В конце концов, она давно не практиковалась. Однако в миг, когда упругий ветер подхватил ее, все умения вернулись, и Даф ощутила привычный восторг полета, захлестывающее радостное чувство, в котором все гадости и сомнения растворяются, как пессимист в серной кислоте.
Поднявшись на три-четыре метра – выше просто не имело смысла, – Даф вновь увидела мягкую голову. Та давно выскочила на проезжую часть и стремительно мчалась по проспекту. Догнать ее пешком не представлялось никакой возможности, однако теперь преимущество было на стороне Даф.
Депресняк, кожистые крылья которого все еще были под комбинезоном, оскорбленно свешивался с ее руки дохлой лисой. Весь его вид говорил: «Тебе, значит, можно летать, а мне нельзя? Да? Ну-ну! Видали мы таких хозяек в Тартаре в испанских сапожках!»
Однако в планы Даф не входило расстегивать «молнию» на комбинезоне. Гнаться за головой и одновременно отслеживать перегревшегося котика – это далеко не то занятие, которому следует посвятить жизнь.
К тому же Дафну уже пару минут терзала и грызла неприятная мысль, пересилившая даже опасение, что ее засекут златокрылые: «Интересно, с какой радости я помогаю Буслаеву? Мчусь, как бешеный таракан, по первому его зову? Ах да, пардон! Я же его страж-хранитель… Ну тогда ничего личного. Просто работа такая», – успокаивала она себя, ощущая брешь в своей логике. В конце концов, о том, что она страж-хранитель, она вспомнила только сейчас, уже помчавшись за головой.
«Плевать! Может, я по жизни добрая! Я помогаю собачкам, котикам. Нищим подаю копеечки. Мух выпускаю в форточку. Вот и Буслаеву решила помочь. В конце концов, чем он хуже какого-нибудь колорадского жука?» – убеждала она себя, все больше уверяясь, что так оно все и есть.
Примерно через двадцать минут полета, когда Даф, поприветствовав лбом знак «Стоянка запрещена», перестала получать удовольствие, лавируя между рекламными перетяжками и троллейбусными проводами, голова наконец замедлила прыжки. Теперь она катилась значительно медленнее. Снизившись, Даф обнаружила, что черты лица головы совсем сгладились и сточились. Исчезли уши, нос. Глаза намечались еле-еле. Все было стерто. Уничтожено. Все съела бешеная гонка по московским проспектам. С явным усилием перемахнув через высокий забор, голова с неприятным звуком лопнула и растеклась жирной слизью.
Даф это, признаться, не слишком удивило. От жижи и праха, кое-как слепленного некромагическими заклинаниями, только этого и следовало ожидать. Даф лишь взглянула на свои крылья, проверяя, не забрызгало ли их. Нет, с крыльями было все в порядке. Одновременно она не без удовлетворения отметила, что темных перьев не стало с прошлого раза больше. У одного давно темного пера слегка посветлел кончик. Нет, белым он не стал, но все же в прошлый раз он определенно был темнее.
