Но Москва, как известно, бьет с носка и слезам не верит. Столица поймала его на другой крючок. По полиграфическим делам к Долинскому обратилась молодая женщина, тоже бывшая провинциалка, с которой он буквально через минуту разговора почувствовал удивительное душевное родство. Обычно это случается на резких контрастах. Жил с высокой блондинкой, втрескался в миниатюрную брюнетку. Но Долинского, который был однолюб и верный муж, сразило другое – перед ним сидела именно улучшенная версия его супруги. Умнее, живее, свободнее, интереснее во всех отношениях. К тому же коллега. Долинский влип. Его неудержимо тянуло к ней. Год-другой назад он знал бы, что делать: вздохнуть и забыть. А сейчас – пригласил женщину в ресторан, смотрел на нее, слушал и чувствовал, как пропадает, пропадает, пропадает… Мало ли, что замужем. А он вот женат.
Она потом сказала, что тоже влюбилась в него с первого взгляда, очень испугалась своего чувства, и единственным ее желанием было никогда больше Долинского не встречать. Сам Долинский, выйдя из ресторана, поцеловал ей руку, простился и уехал, обуреваемый аналогичными эмоциями.
Им понадобилось два месяца, чтобы перебороть страхи и оказаться в одной постели. Через полгода они всерьез задумались, как жить дальше. Обоим надоело чувствовать себя изменниками, и оба понимали: с ними происходит нечто особенное. А потом она заболела. На взгляд Долинского – типичной московской весенней депрессией. Он хотел наплевать на все, бросить дела, увезти свою возлюбленную к морю. И пусть жена думает что хочет. Некогда разбираться, надо выручать человека.
В следующий приезд он не смог найти ее. И в следующий тоже. На работе говорили – болеет, мобильный не отвечал, молчал и домашний телефон. Долинский запаниковал настолько, что поехал к ней. Понажимал кнопку звонка, покрутился у стальной двери. Расспросил соседей. Безрезультатно. Никто не видел никого. Можно было, конечно, поднять московские связи – те, что открывают любые двери без санкции прокурора, а если надо, то и с санкцией, – но ему это показалось чересчур.
Опечаленный, он вернулся домой, и в ту же ночь его скрутила непонятная хворь. Вероятно, нервная, во всяком случае, жена вызвала знакомого психиатра, лучшего в городе. Долинский не слышал, о чем они говорили над его скрюченным телом. Не помнил, что грубо и жестоко овладел женой, а после хотел свернуть ей шею – перед тем как упасть замертво. Днем ему полегчало, но следующей ночью он здорово поломал мебель и побил стекла. Потом, говорят, убил кота – якобы тот пытался спрятаться в подвале, вот там Долинский его и задушил одной левой, пытливо заглядывая в глаза. Правой он коту откручивал хвост. Небось давно втайне недолюбливал котов, всегда за ними подозревал нехорошее, вот – прорвало.
Назавтра психиатр чем-то обколол буйного, и тот мирно сопел до утра. Очнулся почти нормальным. Согласился пить таблетки. Попросил у жены прощения. Сказал, это все из-за работы. Слишком много стрессов. А в полнолуние и у совсем здоровых иногда крыша едет.
Насчет полнолуния Долинский, похоже, угадал. В мае, ровно через месяц, он вдруг, несмотря на таблетки, почувствовал себя дурно. Доктор, человек бывалый, заскочил в больницу и выдернул с дежурства опытного санитара. Вдвоем они кое-как утихомирили пациента, опять изнасиловавшего супругу, а на закуску собравшегося учинить в тихом русском городке техасскую резню бензопилой.
Бензопилу доктор себе оставил. Реквизировал, а потом сделал вид, что забыл. У него имелся пунктик на почве домашнего инструмента, эдакая клептомания по интересам. Однажды он украл у пьяного сантехника, лежавшего в канаве, огромный водопроводный ключ.
Несколько суток Долинский отлеживался в больнице. Пришел домой, не надеясь там никого увидеть. А увидел жену. Повалился ей в ноги. Рассказал о страшных бредовых видениях. О жажде убийства и желании попробовать на вкус человечью кровь. О полной луне, которая сводит его с ума. Врачу он в этом не сознался, а жене – да. «Я не буду пить нейролептики. Боюсь, психиатрия изуродует меня еще больше и не вылечит. Помоги мне. Я хочу рискнуть. Считай это еще одним безумством, но интуиция подсказывает – мне нужно переломаться. Может, умру. Но если выживу, болезнь, скорее всего, отступит. Поверь мне. И помоги».
Тогда-то Долинский и понял, чего на самом деле сто’ит его жена.
Было горько, обидно, совестно.
Июньское и июльское полнолуния он провалялся в подвале, связанный и прикрученный к батарее. Доктора жена не пускала дальше калитки, чтобы тот случайно не услышал доносящегося из-под земли воя.
В промежутках оба как-то умудрялись работать и ходить на светские мероприятия. Долинский жил будто в полусне, но надежда брезжила перед ним. Он уверовал в свою интуицию и хотел продержаться до конца. Было очень страшно. Вдруг что-нибудь не выдержит – сердце или голова.
Психика на страхи ответила, уйдя окончательно в сон. Август Долинский встретил, падая на ходу, и половину месяца пролежал в забытьи – включая самые опасные дни. Жена сидела над ним с веревкой и плакала.
К сентябрю у Долинского фантастически обострились зрение и слух. А еще руки покрылись ссадинами – он стал гораздо сильнее и с непривычки все ломал. Потом случайно обнаружил, что воспринимает чужие эмоции как свои. Попытался осторожно заглянуть в душу к жене и почувствовал: она изменилась, с ней что-то происходит. Разбираться не хватило ни времени, ни опыта, приближалось очередное полнолуние, и его Долинский приказал себе проспать. Это получилось. Кажется, он решил проблему. В следующий раз можно было попробовать остаться на ногах и исследовать мир вокруг. Теперь Долинский знал – мир совсем не так прост, как кажется.
Очнувшись, он посмотрел на жену и понял: настало его время плакать. Долинский пролежал один все эти дни и ночи. А она ходила по городу. И ей понравилось. Только она ничего не помнила, совсем как он сам в начале лета.
Долинский надеялся что-то сделать в октябре, но его срубило и раздавило, он валялся трупом, безуспешно пытаясь шевелиться. А жена опять ходила. И все дальше уходила от него.
«Старшие» называли таких инициированных «быстрыми» или «легкими». Это Долинскому еще предстояло узнать. Его впереди ожидало столько – врагу не пожелаешь. Пока он нянчился с женой, которая, едва на улице совсем похолодало, отказалась выходить из дома и с постели вставала лишь в темное время суток. Она почти не разговаривала, мало ела, одевать и мыть ее приходилось как младенца, вручную.
Снова появился доктор. Смотрел опасливо, задавал странные вопросы и выглядел пришибленным. Из здоровяка и юмориста будто душу вынули. Долинский легонько «пощупал» его – доктор носил в себе тайну, страшную, выматывающую, которой очень хотел поделиться именно с ним, но боялся. У Долинского тоже была тайна, и он тоже не знал, как себя вести с ней. Кончилось тем, что он изрядно напоил доктора, и того прорвало. Доктор недавно вернулся из Москвы, якобы с «научно-практической конференции». На самом деле его возили черт знает куда, где за пару дней впихнули в голову то, что он должен был знать о странных пациентах, возникших прошедшим летом. Описать, как выглядят «старшие», доктор не сумел. Но по остальным пунктам выложил все до буковки, вплоть до переданных ему «старшими» контактов в городе. Незнакомых имен Долинский не услышал.
