Остановившись в шаге от мага, покрытого тонкой и хрупкой на вид ледяной коркой — защитной структурой «ледяного вала», Рус напустил на него духа Смерти. Пока Бурлящий разбирался с внезапно объявшим его ужасом, от которого хотелось бежать смоля голову, левым мечом-близнецом с Огненным духом в клинке рубанул прозрачную пленку. Разрушил с первого же удара — борющийся со страхом маг забыл подпитывать структуру Силой. На два быстрых удара сердца прижал пальцы правой руки ко лбу ошеломленного противника и бросился в бега. Вслед ему полетели ругательства и стрелы. Две из последних заметно толкнули в спину и шею. Амулет «универсальной защиты» сглаживал удары, но полностью энергию не гасил. В отличии от Золотого доспеха. Перед самой стеной Руса наконец-то достала какая-то структура, сразу перешедшая обратно в Силу. Из-за неё, к сожаленью, почему-то слетела невидимость. Взлететь по каменной изгороди и спрыгнуть с высоты восьми локтей, не ломая ног, для людей имеющих каганские диверсионные амулеты — плевая задача. Герой с этим справился. Хвала богам, «прыжковый пояс» работоспособности не утратил. В город имперцы не вышли.
Маг, у которого Рус снял часть памяти, оказался ярым ненавистником теневиков. Насколько он знал, а мастер-Бурлящий был вхож к наместнику императора в «Понтийской колонии», в Понтинополь, по крайней мере в «мульское городище», никто из представителей ордена Сумеречников не прибывал. Женщин с младенцами не видел. Об оборотнях был наслышан. Они появились внезапно, на западе империи, в предгорьях, где император пока еще позволял гонимым теневикам селиться и совершать ритуалы. Не связать два этих факта мог только глубоко наивный человек. Боевой маг, поучаствовавший в настоящей военной компании, идиотом не был. О ланитках не знал ничего. Точнее, ничего необычного: слабенький орден плодородия и деторождения, не связанный жесткой имперской бюрократией, и все.
Надежда на легкое обнаружение сына рассыпалась, как карточный домик. Разочарованию отца не было предела. Единственное, что хоть немного тешило самолюбие, это случайно полученные сведения о том, почему же мульские купцы не ходят в Кушинар. Ответ оказался мелок глуп и банален, как ответ на многие «непознанные» загадки: когда императору готовили на подпись указ о разрешении торговли с восточным континентом, то кому-то из бюрократов пришла в голову мысль «обезопасить» купцов, добрых имперских подданных, от «пояса бурь» (аналог «ревущих сороковых» в земной терминологии). Он и вписал строчку: «Ходить только по широтам южнее половины зенита!». Высочайшая рука, не особо вчитываясь, спокойно подписала. Об этой истории среди высшего чиновничества ходила целая байка. И пока хватало товаров с южной части ойкумены, почти без участия Этрусии с Кушинаром, указ вряд ли изменят. Государственная машина крайне инертна.
Рус не досадовал на бесполезность собственной экспедиции, которую отправил главным образом для решения той загадки. Нет худа без добра: теперь они по мере возможности следят за судами, идущими на запад и досматривают всех, кого могут. Всего два корабля, верных Русу до мозга костей, бороздят океан на половине пути между двумя континентами. Но они есть!
Весь следующий день Рус слонялся по тавернам. Подсаживался к одиноким посетителям, навязывался в компании, прислушивался к разговорам, но никто об оборотнях не болтал. Несколько раз «вызванивал» Адыгея и тот тоже ничем не радовал. Рус держал себя в руках, успокаивал мыслью:
«Ничего, отрицательный результат — тоже результат. Раскинем сети… В квартал кушингов пойду. Да, опасаются они меня, но, надеюсь, не откажут, расспросят народ… но и разболтать могут, спугнуть. А чего-терять-то теперь? Гнатика перепрячут? В логово лоосок заберусь, но разыщу!». — И в очередной раз остро пожалел о том, что при слиянии с Силой «залетать» в дома густонаселенного Понтинополя не получалось.
Проверял. Что-то не позволяло. В этом «что-то» Рус с удивлением угадывал слияние множества людских чувств, мыслей, стремлений, желаний, которые не хотели пускать в места своего пребывания никого постороннего. Может, то и была пресловутая «совокупная Воля»? Как бы там ни было, но полюбоваться городом можно было только «с высоты птичьего полета». Форсивать «снижение», ломать барьер он не решился. Если засомневался в успехе, значит, лишние трудности неизбежны, а они того не стоят. Ножками ходить гораздо легче, а язык, как всем известно, до Киева доведет. Если понадобиться, Рус намеревался перебираться на другой континент. Нужный район империи он себе представлял и был уверен, что точное расположение ордена Сумеречников не станет для него секретом. Только надо успеть до того, как в Гнатиковском амулете «универсальной защиты» закончится Сила Геи… А в голову заползали тягостные воспоминания о вызове отражения души Гнатика.
Ребенок явился в своем обычном восьмимесячном обличии, а не более взрослым, как он втайне надеялся. Сын улыбался, глядя на отца своими огромными умными глазищами. У Руса подкосились ноги и он сел рядом с мальчиком. Обнял его, прижал к груди. Забормотал что-то ободряюще-успокаивающее и сынишка в ответ лениво обхватил родителя. Они прижались щека к щеке и Рус еле сдержал слезы.
— Ты главное крестик не снимай, сынок. — Сорванным голосом выдавил отец. Малец неожиданно кивнул. Рус замер. Аккуратно разжал на своей шее руки Гнатика, который отцепился неожиданно охотно, будто не соскучился вовсе.
— Игнатий, ты уже взрослый. — Лихорадочно затараторил безутешный папаша, вглядываясь в большие серые довольные глаза сына, стараясь не обращать внимания на об легкость, с которой тот отстранился. — Если я тебя чем обидел — прости. И маму тоже прости, я и за неё извиняюсь… — и младенец явственно согласился, что, мол, не в обиде. Что-то мелькнуло в глубине его взора, что-то теплое. — Тебя как, не обижают? Ты сыт? — на последний вопрос ребенок радостно залопотал. Мол, очень даже вкусно. В этом Рус не сомневался, а вот радость Гнатика очень не понравилась. — Эй, тебя случаем не опоили?! — и сам же себя оборвал: «универсальная защита» магические яды разрушит! Но обычные…
Мальчишку, похоже, держали в сладком дремотном состоянии. Большую часть времени он спал, а когда бодрствовал, то пребывал в полубессознательной эйфории. Как ни пытался Рус добиться от Гнатика любых намеков на его местоположение: была или есть ли качка; летел ли через подобие «зыбучей ямы»; тепло или прохладно; видит ли солнце, — ничего не выходило.
Он не стал вызывал Гелинию, чтобы не рвать ей сердце. От вида почти настоящего сына у него самого ломило душу. «Почти» забывалось напрочь, стоило только обнять свою кровиночку… такую изощренную пытку Рус и в лоосском рабстве не испытывал. Они оба чувствуют Гнатика и этого достаточно. Пока ребенок был жив, здоров и никому из богов не посвящен (что стало бы понятно сразу). И это дарково «пока» висело над ними безжалостным «каменным кубом».
