Протянув руку, султан плавным движением взял чашу с водой и поднес ее к губам Ги. И Ги засуетился, вытянул губы, а затем схватил чашу руками и принялся хлебать. Второй глоток внезапно прояснил его мысли, и Ги спохватился. Отведя чашу ото рта, протянул ее тому пленнику из франков, что находился поблизости, а сам тряхнул головой, выпрямился, неловким движением причинив себе резкую боль.
Второй франк жадно пил и фыркал, точно конь, а затем проговорил грубым тоном несколько слов на языке сарацин.
Не меняя выражения лица, с которого так и не сошла улыбка, Саладин стремительно отмахнул саблей, и голова дерзкого франка покатилась по земле. Другой рукой султан успел оттолкнуть в сторону Ги, так что фонтан крови не забрызгал его. Ги встретился глазами с Саладином и понял, что сейчас нет никого дороже, никого ближе и любимей. Только этот сарацин, такой красивый и могущественный.
Ги знал, что это чувство ложное и ведет в трясину, и потому скорее отвел взгляд и посмотрел на обезглавленного. Король узнал не лицо, но одежду: Рено де Шатийон.
Саладин, внимательно следивший за иерусалимским королем, кивнул:
— Этот пес посмел разграбить мои караваны и оскорбить наше перемирие! Он вынудил меня поссориться с тобой, а теперь еще и насмехался!
— Что он сказал? — спросил Ги.
— Сказал, что выпил моей воды и теперь считается моим гостем, так что я не могу казнить его, как бы мне ни хотелось.
— А ты что сказал ему? — снова спросил Ги.
Саладин охотно объяснил:
— Что он плохо знает наши обычаи. Эту чашу я дал тебе; что до Шатийона, то он получил ее из твоих рук и, следовательно, никак не может считаться моим гостем…
Спустя год, когда Сибилла отдала Саладину в обмен на своего возлюбленного мужа город Аскалон, Ги был отпущен под честное слово: не носить на себе оружия, которое он мог бы поднять на султана. Ги поклялся — и с той поры возил меч и копье только притороченными к седлу. В сражениях сарацины плевались и, выезжая из строя, кричали ему обвинения в вероломстве, но Ги, выучивший за время плена несколько фраз, всегда находил теперь нужное словцо.
* * *
Здесь, на Кипре, король редко вспоминал эти годы. Он называл их про себя «темными» — потому что они проскользнули сквозь его жизнь, не задевая памяти, заполненные событиями до краев — и в то же время до крайности пустые, никчемные. После той битвы Саладин занял Иерусалим. Спустя три года умерли Сибилла и девочки, одна за другой. Архиепископ Гийом, который утешал короля Ги в те дни, сказал — от дизентерии. От дизентерии в том году умерли многие.
Ги устроился на поваленном дереве у себя в саду — так, чтобы издали видеть маленький фонтан и смешного дельфинчика из серого мрамора рядом. Дельфинчик был старый, еще времен языческой Эллады — его откопали в углу сада, когда высаживали розовые кусты. Кто-то из слуг появился рядом с королем, протянул бокал. Не глядя, Ги взял, глотнул и удивленно повернулся к человеку, который принес ему питье: на Кипре он пил хорошее вино, разбавленное наполовину или на две трети; но сейчас ему подали просто воду.
Может быть, из-за вкуса обычной, даже не охлажденной воды вернулись воспоминания. Ги медленно повернул кубок дном кверху и опорожнил его себе под ноги. Слуга засмеялся.
— Кто ты? — спросил король.
Человек вышел на свет и встал перед королем.
Теперь поднялся и Ги.
Перед ним находился Гвибер. Сильно одряхлевший, хотя прошло не так много времени. Белые волосы стали седыми, но не посерели, как следовало бы ожидать, а сделались желтоватыми от старой пыли.
— Давно ты здесь? — спросил его король, улыбаясь.
— Всегда, — ответил Гвибер. — С самого начала. Я приплыл на Кипр вместе с тобой.
— Как же вышло, что до сих пор я не видел тебя?
— Я этого не хотел.
— Боже мой, — сказал король, протягивая ему руки, — как я рад тебя видеть, старый друг!
Гвибер чуть попятился.
— Я всегда был рядом с тобой, Гион, — прошептал он, тряся головой. — А ты был слишком погружен в собственную жизнь. Ты хотел жить в сказочном королевстве, не так ли? Персеваль! — Он засмеялся, увидев, что Ги смущен. — Я подслушивал твои тайные мысли, я подсматривал все твои сны! Я знаю, о чем ты думал, когда тебе сказали о смерти твоей жены! Я знаю, о чем ты думал, поверь, потому что я подумал тогда то же самое.
— О чем же я думал? — проговорил Ги немеющими губами.
— О том, что теперь все кончено. Теперь, когда умерла твоя женщина! Не после потери Иерусалима — нет, тогда еще оставалась надежда, потому что оставалась любовь. Но когда она умерла, да еще от такой неприятной болезни…
— Молчи, — приказал Ги.
— Но ведь я пришел тебя утешить, — торопливо произнес Гвибер.
— Что тебе нужно?
— Я всегда был рядом, — сказал Гвибер. — Каждое пятнышко ржавчины на твоем мече — это я. Я ненавидел тебя с первого мгновения, как только увидел — тогда, на Иерусалимской улице. Помнишь? Я подарил тебе языческого божка… который похож был на нашего покойного короля, не правда ли? Ты тоже заметил это сходство? Меня оно насмешило! А тебя нет?
— Нет, — сказал Ги.
— Я не так глуп и далеко не так безумен, как все считают… Ты убил моего Раймона… Он вырвался из сражения, которое ты проиграл. Он еще сумел вырваться. Он вернулся домой, лег в свою постель и там умер. Просто не проснулся. И в этой смерти виновен ты, Ги де Лузиньян! Ты уничтожил человека, который спас меня от рабства… Ты ведь был у них, ты знаешь — каково это, жить среди них, нюхать их черные тела, жрать ту гадость, которой они кормят своих пленных… Но ты — знатный господин, ты все равно никогда бы не понял, что такое быть их рабом. Саладин кормил тебя сладостями из собственных рук, правда? Ты брал у него из рук губами липкие конфеты, как это делают женщины?
— Нет, — сказал Ги.
— Нет? — Гвибер улыбнулся так, словно думал о чем-то непристойном. — А я думаю — да.
— Пожалуйста, — попросил король, — уйди.
— Мой граф, мой добрый господин, он вырвался из окружения, в котором все прочие бесславно сгинули… Он вернулся к себе в Тивериаду и там просто умер! Так все говорят — «просто умер»… Его убило горе. Его убила ваша глупость! Или — может быть — кто-то подослал к нему убийц? Кто-то, кто ел из рук Саладина?
— Замолчи.
— И тогда я стал искать способа причинить ему боль. Этому человеку, выскочке, которого я должен был убить еще в тот день, когда он вскружил голову принцессе. Должен был, но не проявил достаточно усердия, потому что тоже поддался его чарам! Святая Марина, милая моя святая Марина, которую я больше никогда не увижу! Я должен был убить тебя, Ги де Лузиньян, чтобы ты не совершил тех преступлений, ошибок и подлостей, что погубили Королевство! Мой граф — он понимал это… Я — нет. Я был глуп.
