На слушателей обрушился хор, состоящий из нескольких симфонических оркестров и синтезаторов. Мадж обнял Виджи, притянув ее к себе, а Перестраховщик закрыл глаза. Амальма, светясь от гордости за хозяина, понимающе кивала.
Вслед за музыкой пришло знакомое Джон-Тому и его товарищам сияние – тысячи привлеченных волшебством музыки гничиев. Они роились вокруг Кувира Кулба, укрыв его сияющей пеленой. Но еще больше их было вокруг стеклянной трубы. Постепенно они начали проникать через крошечные отверстия в один цилиндр за другим, пока самые упорные не достигли последней, центральной трубочки.
Эти отфильтрованные, особо музыкально одаренные гничии светящейся дугой устремились по змеевику к пластине конденсатора. Пластина, заполненная ими до краев, светилась так, что больно было глазам. Но и в тесном конденсаторе они не прерывали своей жизнерадостной торжественной пляски, заставляя вибрировать язычки камертонов на нижней стороне пластины. Возникшая при этом музыка вызвала у Джон-Тома слезы высочайшего упоения.
Дуара же в ответ на изливающуюся на нее музыку напряглась в своих зажимах, слегка выгнувшись кверху, но прочные струбцины крепко держали сверхъестественный инструмент, трепетом, как и все присутствующие, отвечавший на неистовствующую мелодию.
А потом все кончилось. Кувир Кулб отошел от клавиатуры. Гничии издали напоследок еще несколько неуверенных аккордов и устремились вместе с музыкой в те потусторонние выси, из которых призвал их музыкальный мастер.
Кулб глубоко вздохнул, а потом, будто намеренно разрушая очарование пережитого ими высочайшего взлета музыки, хрустнул пальцами. Подойдя к ставшей прозрачной пластине, он протянул руки под неподвижно замершими язычками и освободил дуару от зажимов. На вид та ничуть не изменилась, но когда Джон-Том принял ее из рук кинкаджу, по кончикам его пальцев пробежала едва уловимая дрожь, будто эхо отдаленного вздоха. Кулб поднял на юношу мудрый радостный взор.
– А теперь, молодой человек, испытайте свой инструмент.
Джон-Том закинул ремень на плечо и прижал дуару к груди, ощутив ее знакомое уютное прикосновение, будто инструмент стал продолжением человека. Деревянные поверхности золотились, струны блестели, как серебро.
Звуки, разнесшиеся по мастерской после первого же прикосновения к двойным струнам, были полны глубокого чувства. Удовлетворенный результатом Кувир пододвинул к себе стул.
– А теперь сыграйте, молодой человек. Не ради волшебства – ради музыки.
Джон-Том кивнул и улыбнулся старому мастеру. Возникшее между ними духовное родство выше такой малости, как межвидовые различия. Мастер должен быть вознагражден, и для этого нужно нечто торжественное и жизнеутверждающее – чествование.
Для Маджа, никогда не питавшего пристрастия к тяжелому металлу, в чествовании было слишком много чести, и он удрал из мастерской, зажав уши. За ним неохотно последовали Виджи и виновато потупившийся Перестраховщик.
Амальма хоть и морщилась, но осталась. А вот Кувир Кулб будто сбросил с плеч долой лет двадцать. Расплывшись в широченной улыбке, он начал прищелкивать пальцами и притопывать, размахивая в такт пушистым хвостом, будто метроном. Дом умолк на добрых пять минут, а потом начал подлаживаться к Джон-Тому – сперва осторожно, но постепенно все более уверенно.
Ни разу в жизни Джон-Том не был так счастлив – да и не играл так хорошо. Он приплясывал, кружился, подскакивал, выдал даже воздушное па а-ля Пит Таушенд. Когда же он, взмокнув от пота и тяжело, со вкусом дыша, закончил композицию, тишина в мастерской не наступила: Кувир Кулб, вскочив на ноги, громко зааплодировал.
– Какая глубина! Какое чувство! Какое проникновение и экспрессия!
Какое буйное выражение собственной кармы.
– Вы о чем? – спросил Джон-Том, выпрямляясь.
– Как это называется?
– Это песня для моей любимой – жаль, что ее здесь нет, чтобы разделить со мной радость. «Лимонной песней» назвала ее группа тихих добродушных парней, именующих себя «Лед Зеппелин». Весьма, весьма утонченные ребята.
Кинкаджу отложил эти сведения в памяти и прошел в глубь мастерской.
– Пойдемте, молодой человек, я еще не все вам показал.
Его глаза сверкнули.
– Пожалуйста, давайте я расплачусь, пока не забыл. Только мой рюкзак в комнате.
– Никаких денег! Вы спасли мне жизнь – так не оскорбляйте меня этим предложением. Кроме того, вы уже вознаградили меня своей удивительно прочувствованной музыкой.
Он схватил Джон-Тома за руку и потащил за собой.
Всю заднюю стену от пола до потолка занимала картотека. До верхних ящиков можно было добраться при помощи стремянки на колесиках. Кулб поднялся на несколько ступеней, сверился с написанным крохотными буквами указателем, задержал палец в нужном месте и открыл один из ящиков. Его от края до края заполняли разноцветные бутылки пятидюймовой высоты, смахивающие на вышедшую из употребления молочную тару с той лишь разницей, что пробки были сделаны из золотистой ароматической смолы. Вынув одну бутылку, кинкаджу показал ее гостю.
– Пробка из чистого ладана. Я приобретаю его у купца, раз в год приезжающего сюда из пустынных краев. Это единственное непроницаемое вещество.
На вид бутылка была пуста, а прочесть этикетку Джон-Том со своего места не мог.
– Что это? – указал он на шкаф.
– Ну, разумеется, моя музыкальная коллекция. Я музыкальный мастер – могу починить или изготовить инструменты, издающие любые мыслимые, хоть и не слыханные доселе звуки. Могу довольно сносно играть на любом из них. Но я не композитор и творить музыку не могу. Посему, когда мною овладевает усталость или скука, я обращаюсь к своей коллекции.
Музыка, создаваемая нашими маленькими друзьями, – он указал на безжизненный дистиллятор гничиев, – проходит через крошечные отверстия в пластине конденсатора. Когда на меня находит стих, я укрепляю над ней дополнительный фильтр. Он соединяется с трубкой, которую я вставляю в одну из бутылок – так я коллекционирую музыку. Частенько я не могу ее понять, но это не мешает мне наслаждаться. Я стал чем-то вроде эксперта по музыке иных пространств и миров. Гничии перемещаются между ними совершенно свободно. Вот послушайте.
Он извлек пробку. Мастерскую вновь наполнили звуки симфонического оркестра: гремела медь труб, пели струны. Когда Кулб вставил пробку на место, музыка заиграла в обратном направлении, будто некая неведомая сила засасывала ее обратно в бутылку.
– Посредством кропотливых трудов и долгих исследований я научился распознавать музыку и композиторов. – Прищурившись, он прочитал этикетку. – Это фрагмент второй части Четырнадцатой симфоний гничия, зовущегося Бетховеном.
