— Вы и есть мое сердце, — сказал я. — Чуткое и такое трепетное, что давануть бы его как следует…
— Пригласить герцога?
— Я сам его встречу, — сказал я и торопливо выскочил в коридор. — Сыновья субординация как бы на марше.
Я только успел пройти быстро по длинному коридору, а герцог уже поднимается по лестнице навстречу, высокий, статный, с короткими серебряными волосами, а та аура силы и властности, которую он распространяет, сейчас стиснутая стенами дворца, мощно устремилась мне навстречу'.
Это будет могучий король, мелькнуло у меня. Отстоять независимость Брабанта в борьбе с королевской властью — уже показатель…
Мы сошлись у края лестницы, его царственно — строгий взгляд потеплел, он с ходу крепко обнял меня, мужественно красивое аристократичное лицо дрогнуло в счастливой улыбке.
— Как я рад тебя видеть, Ричард, — сказал он тепло. — Ты возмужал, мой мальчик…
— А как я рад, — ответил я искренне.
При седой голове черные брови выглядят вызывающе молодо, глаза блестят, как у юноши. За время умиротворения Гандерсгейма прибавился шрам на подбородке, загар стал темнее, да складки на щеках — резче, а так герцог ничуть не изменился.
Я повел его в кабинет, усадил в лучшее кресло, сам налил лучшего вина в серебряный кубок.
— За успешные выборы!
Он улыбнулся, кивнул, я смотрел, как он пьет, неспешно и с удовольствием, но остановился на половине, кубок медленно опустился на столешницу.
Я насторожился, а герцог произнес:
— Дорогой Ричард… Я вижу, как много ты делаешь для меня, но давай будем реалистами.
Я спросил торопливо:
— Что не так?
Он грустно улыбнулся.
— Ты затеял великое дело. Но у тебя сейчас под рукой уже не королевство, а королевства… Еще не империя…
— Я не хочу империю, — сказал я твердо.
— Что ж, — сказал он, — не буду спорить, пусть это будет содружество свободных королевств, как ты называешь, но Сен — Мари оказывается на самом краю. А столица должна быть расположена так, чтобы даже окраины имели равные возможности до нее добраться.
Я покачал головой.
— Но… как?..
— Савуази, — ответил он просто. — Ничего другого не придумать. И всем королевствам, входящим в содружество или нет, проще держать там послов, чем в далеком Арндском королевстве… и нам лучше, чтобы было меньше вынюхивателей.
— Неожиданная идея, — сказал я осторожно, хотя именно такой вариант и рассматриваю в последнее время.
— Сам подумай, — сказал он.
— Подумаю, — согласился я. — В самом деле, преимущества есть, но есть и сложности.
Он молча кивнул, дескать, сложности везде есть, но, думаю, мы оба понимаем, какие самые сложные сложности.
Уже без остановок он допил вино, поднялся, почти такой же высокий и широкий в плечах, как и я.
— Не буду тебя отрывать от дел, — сказал он отечески, — да и мне нужно многое сделать. Увидимся!
После его ухода я напряженно размышлял, что он предложил хоть и неожиданное для большинства, но правильное решение. Да и сам он в Геннегау будет ожидаемым королем — и местный, и репутация выше крыши, и лояльность могущественного Брабанта обеспечена, а кто он для Савуази?
С другой стороны, Турнедо как раз почти в центре «объединения дружественных королевств», а в центре Турнедо — Савуази. Но Готфрид там будет совершенным чужаком, потому что все его воинские заслуги вовсе и не заслуги в глазах турненцев, ламбертинцев, мезинцев или скарляндцев с вартгенцами. Подумаешь, что‑то там с варварами в освобождении какого‑то неведомого Сен — Мари, а потом с теми же варварами в землях какого‑то Гандерсгейма…
Сейчас Готфрид молча и очень резонно предложил, что он будет править в Сен — Мари, а я буду рулить всем содружеством королевств из Савуази…
Задумавшись, я выглянул в окно, во дворе столпотворение, мелькнула мысль выйти и помочь разобраться, но а извозчики на что, не принцево это дело, крикнул:
— Сэр Жерар!
Через минуту он вошел в кабинет.
— Ваше высочество?
— Отец Тибериус, — сказал я, — ко мне на прием не просится?
— Не замечен.
— Жаль, — сказал я, — тогда вызовем его сами.
Он взглянул искоса.
— Никак в монахи надумали? Вот радости‑то… Хорошо — хорошо, ради такого дела разыщем немедленно и тут же и доставим с надлежащими почестями.
— Можно без оков, — сказал я вдогонку.
Когда через пару минут дверь отворилась, я поднял голову от стола, удивляясь смутно, как это Жерар так быстро отыскал и доставил отца Тибериуса, но шаги прозвучали такие легкие и радостные, что я поспешно повернулся и хоть и охнул от неожиданности, но ощутил, что да, жизнь хороша и жить хорошо: в кабинет вошла Бабетта.
От нее идет это радостное ощущение ожидания счастья, вся налита солнцем, южным зноем, глаза хитро и задорно смотрят из‑под челки, что не перестает меня удивлять нездешней модой, золотые волосы пышно падают на спину, для приличия чуть — чуть перевитые голубыми лентами, а край ликующе голубого платья чуть — чуть не достает до пола, что как‑то говорит о ее ранге, но я знаю только, что длина шлейфа королевы должна быть ровно пятнадцать ярдов, старшей принцессы — десять, внучек короля — восемь, принцесс крови — семь, а всяких там герцогинь — всего четыре ярда, хотя на мой взгляд и четыре ярда плотной материи, проволакиваемые за красавицами, настолько хорошо прометут пол, что можно сэкономить на уборщиках мусора.
— Здравствуй, Рич, — произнесла она настолько нежным голосом, что я невольно увидел ее с разбросанными по подушке волосами в моей постели. — Что так смотришь?
Она подходила медленно, но как бы в танце, когда бедра покачиваются из стороны в сторону, в глазах приглашающий смех, а когда чуть улыбнулась, полные и спелые как черешни губы раздвинулись, открывая изумительно ровные белые зубки, блестящие, как молодые жемчужины.
— Просто любуюсь, — ответил я, — бездумно. Как дурак.
Она заулыбалась шире, аппетитные ямочки на пухлых щечках стали глубже.
Я поднялся ей навстречу, она вскинула руки и обняла меня за шею. Я поцеловал ее сочные спелые губы, такие податливые, что хочется их сожрать, она прижалась всем телом, горячим, в то же время мягким и нежным.
— Ох, Рич…
— Радость ты моя, — сказал я и поцеловал снова. — С каким заданием на этот раз?.. Если велят меня ликвидировать, чем воспользуешься?
Я отстранил ее и нежно усадил в кресло. Полная грудь едва не выбралась из глубокого выреза, дразня белоснежной кожей, неправдоподобно чистой и даже с виду такой сладкой, словно из нежнейшего крема для королевского торта.
