До рассвета оставалось еще около часа. Внизу, под древесными кронами, воздух был зябким и одновременно спертым, с листьев капала роса. Кап. Кап. А здесь, наверху, только звезды переливались – и какие звезды! Одна огромнее другой, трепетные, влажные, как распустившиеся во мраке венчики ночных орхидей.
Воздушная дорожка пролегала над кронами, потому что катанги гнездились высоко, на решетчатых, связанных из ветвей платформах. И наблюдать за ними удобнее всего сверху. Сейчас катанги спали. Спали туристы в домике-«цапле», одной из промежуточных станций. Спал где-то на материке под одеялом из смога, дыма и душных желаний Фархад Чачван, спал и тяжело ворочался во сне. Не спали во всем мире только два человека.
Она стояла у самого края воздушной дорожки, в опасной близости от двадцатиметровой пропасти. Он медленно приближался к ней из-за спины. Женщина могла испугаться, оступиться, а веревочные поручни так ненадежны. Мужчине следовало бы подать знак, однако он молчал и двигался бесшумно и плавно.
Мужчина подкрался уже совсем близко – до того близко, что мог бы вдохнуть запах белокурых волос, собранных в узел на затылке, – когда полуночница, не оборачиваясь, произнесла:
– Если я упаду, ты меня подхватишь? Ведь это твоя работа?
Лукас Вигн остановился и сказал:
– Здравствуй, Лаури. Я тоже чертовски рад тебя видеть.
Весь день они прятались друг от друга, хотя как можно прятаться, пробираясь цепочкой по воздушной дорожке, на самом солнцепеке? Лаура шла первой, а Вигн – проводник – последним. Девушка чувствовала на затылке его взгляд, но, оборачиваясь, видела лишь край пробкового шлема. Тогда она смотрела вниз, на рыже-бурые косматые туши, смотрела и не замечала ничего. Удивительно, что не навернулась. Или не удивительно? Или держали ее, как тогда, надо льдом и в клубном кипящем небе, невидимые и нежные узы? Да нет, Лаури бы почувствовала. А сегодня не чувствовала ничего, кроме стыда и соленого пота на губах.
Они прятались друг от друга весь день, а сейчас вышли из домика, не сговариваясь, вышли и встретились на воздушном мосту.
– Я не говорила, что рада, – тихо ответила Лаури. Девушка не смотрела на Вигна. Она смотрела на
звезды, стоявшие низко над горизонтом. Там чудился рыбий блеск недалекого моря, серебряная зыбкая полоска. Впрочем, блеск мог оказаться и занимающимся рассветом.
Вигн подошел и встал рядом. Лаури чувствовала тепло его плеча, и от этой близости голова закружилась сильнее, чем от высоты. И еще был запах: резковатого одеколона, солнцезащитного крема, свежевыстиранной рубашки и соли. Соль на коже, оставшаяся от утреннего купания…
– Наверное, я должен извиниться.
В чаще вскрикнула птица, чей сон нарушил мелкий ночной хищник. Катанги сонно завозились в гнезде.
– Наверное, я тоже должна извиниться. Поэтому давай не будем извиняться.
– Хорошо. Не будем.
– Давно ты здесь?
– Почти два года.
– И как?
– Что – как?
Лаури все-таки заставила себя развернуться и взглянуть ему в лицо. Шрам… Девушка сама не заметила, как подняла руку и дотронулась до щеки Вигна в том месте, где ее рассекал шрам. Щека оказалась шершавой и теплой, а шрам, напротив, прохладным и гладким на ощупь. Лаури проглотила застрявший в горле комок и быстро сказала:
– Я ему не врала. Почти не врала. И не просила отомстить тебе…
Вигн улыбнулся. Лаури скорее почувствовала, чем увидела, эту улыбку и отвела руку. Она положила ладонь на поручень и впилась пальцами в жесткие веревочные волоконца.
– Мы же договорились – не извиняться. Я и сам был порядочный гад.
– А сейчас? Не гад?
– Сейчас я повзрослел.
– И стал агнцем божьим?
– Не знаю насчет агнца, но и на козлищу больше не тяну.
Лаура передернула плечами:
– Врешь ты все. Мы не меняемся. Просто становимся старше. Циничней. И злее.
Она первой потянулась, чтобы обнять Вигна, и, потянувшись, еще успела подумать: «Ну вот, опять мы используем друг друга для мести». Что думал Вигн, оставалось загадкой.
Внизу, в гнезде из ветвей, первый катанг прокашлялся и выдал трубное «Аааа-эээ-о!». Ему ответили другие, и скоро уже весь лес гремел торжественным, встречающим новый день хоралом. Злые туристы повалили из дверей домика. Проводник обещал разбудить их к началу спектакля, но конечно же не разбудил.
По возвращении в Нью-Токио Лауру ждали надоевший смог, злость Фархада и плохие известия.
Отца арестовали.
Не слушая возражений мужа, она собралась и отправилась прямиком в представительство викторианцев на Терре – угрюмое громоздкое здание, напоминавшее разросшийся бункер. Здешним магистром был Борис Либович, давний приятель отца и ставленник Вачински. Лаури боялась, что Либович откажет в аудиенции, но ее приняли.
– Мне очень жаль.
Кабинет магистра, узкий пенал в самом сердце здания-бункера, не поражал убранством. Не было здесь ни отделанных под дерево стен, ни занавесей, ничего лишнего. Серый потолок, круглые лампы дневного света. Крытый ковролином пол. Длинный стол с расставленными вдоль него стульями. Вместо окна – огромный экран, чем-то напоминавший смотровые экраны корабля; сейчас он был темен и пуст. Лаури сидела на жестком стуле со слишком высокой спинкой. Магистр Либович устроился напротив и смотрел сочувственно и в то же время нетерпеливо. На Терре у викторианцев полно дел. Здешнее сопротивление не дремало, город кишел лемурийскими агентами, и лысеющему, усталому пятидесятилетнему человеку явно стоило немалого труда даже это показное сочувствие.
– Я бы с радостью что-нибудь для вас сделал, Лаура. Я ведь помню вас еще ребенком. Хорошие то были деньки. А сейчас – увы. – Магистр развел руками, слишком бледными для здешнего палящего солнца. Тыльную сторону ладоней усыпали мелкие пигментные пятна. Предрасположенность к злокачественным заболеваниям кожи. Зачем его отправили на Терру?
– У Висконти большой зуб на Флореана. Мне неприятно это говорить, но шансов почти нет. Скорее всего, вашего отца ждет трибунал.
– Он ничего плохого не сделал.
– Конечно, он ничего плохого не сделал. Именно
поэтому его и…
– Убьют, вы хотите сказать?
– Не обязательно. У генерала найдутся и более изящные методы. Ментоинвазия, например.
Лаура вздрогнула. Ментоинвазия – изменение личности с полной потерей памяти. Любимая игрушка викторианцев.
– Это хуже смерти, – тихо сказала она.
– Девочка, – магистр бледно улыбнулся, – вы еще очень молоды. Слишком молоды, чтобы понимать, что нет ничего хуже смерти. Радуйтесь, что вы здесь и ничего не увидите.
– Я вернусь на Землю. Либович нахмурился:
– А вот этого вам делать ни в коем случае не следует. Ему будет только хуже, и потом, вас наверняка привлекут к допросам. Вы не представляете, сколько может вытащить из памяти человека опытный ридер. То, чего вы сами не помните. То, что Флореан говорил, когда вы были младенцем. Вы только навредите отцу. Да я вас и не пущу.
