Сунул руку за пазуху и, взобравшись на обваловку, выкинул запорный колышек во внешнюю тьму – от греха подальше…
* * *
«В тот же год знамение было великое, его же и сам я узрел воочию. Взошло ночью солнышко над землею теплынской, видом во всем подобно истинному, а цветом черно. И глядючи на то черное солнце, многие ужаснулись, велик был народный вопль. Остановилось оно близ Ярилиной Дороги против тех мест, где одержана была Столпосвятом на реке Сволочи славная победа над бесчисленными ратями Всеволока, и пал на капище дровяной дождь. Стукнула земля, что многие слышали. А знамение сие надлежит разуметь так: вняло добросиянное жалобам детей своих, что мало-де стало лесу, из коего могли бы они умело и преискусно вырезать во славу светлого и тресветлого солнышка жертвенных идольцев, и омрачилось златоподобное, и одарило с небес детей своих обильным многодревесием…»
Летописец приостановился и выглянул в правое окошко (в левое он давно уж не выглядывал). По долгой отмели к островку шли двое теплынцев, и каждый нес на плече по великому мешку. Не обманул князюшка… Стало быть, порадуемся вскорости и новой одежке, и припасам, а главное – пергаменту да чернильным орешкам…
* * *
Скорее летний, нежели весенний, сиял над Мизгирь-озером полдень. Да оно и понятно. Раньше-то по велению зловредного Родислава Бутыча, чтоб ему еще и правую ногу повело да покорежило, людишки его сволочанские за Кудыкиными горами нарочно раскаляли светлое и тресветлое наше солнышко вполсилы. Мыслил старикан частыми дождиками помешать рытью котлована под кидало теплынское. Да только одного не учел: дождики-то, чай, не одним теплынцам строить мешали – замедлилось и возведение каменного причала на сволочанском берегу Мизгирь-озера.
Теперь же, когда стало ясно, что Столпосвята с Завидом Хотенычем никакими дождиками не проймешь, приказал Родислав Бутыч набивать оба изделия дровами до отказа, надеясь по ясной погоде измуровать причал и ров раньше, чем теплынцы успеют отладить и пристрелять свое кидало.
Сволочанский берег кишел работными людишками. Но и на этом берегу возле боярских хором тоже заваривалась некая беготня и суматоха, причем куда более загадочная. Какой-нибудь болтающийся праздно слобожанин, попав в те места, заведомо остолбенел бы, вытаращившись в изумлении на высок терем. Со стороны казалось, что окончательно повихнувшийся умом Блуд Чадович намерен брать приступом свои собственные палаты. По двору метались храбры с осадными лесенками и крюками. На средней позлащенной маковке терема младой Нахалко крепил веревку, должно быть, собираясь соскользнуть по ней вниз – на голову неведомому врагу.
Из растворенного косящатого окна горницы слышались то гневный рык самого боярина, то рокот Столпосвята, а то и склочный женский голос, причем явно не боярышнин…
– Да что ты за ворожея? – страшно хрипел Блуд Чадович. – Не ворожея ты, только лишь славу такую о себе распущаешь! Тебе что велено было?.. Свадебную поруху отвести!.. Да ты не коротай шеи, не коротай – протягивай шею-то, коли виновата!
Однако шеи Чернава протягивать и не думала. Ишь, расшумелся! Скажите на милость, воевода какой!.. Да у нее у самой, ежели на то пошло, муж – чуть-чуть да не розмысл!..
– А вот и неправда твоя, боярин, – несколько визгливо отвечала она, отважно не отводя взора. – Кто тебя просил свадебку на другой день переносить? Я, понимаешь, все хоромы осмотрела, притолоки все обмела, метлы сожгла… Князюшка вон без устали стручок о девяти зернах за пазухой носил – ради племянницы твоей с женишком!.. А ты взял вдруг и все, почитай, расстроил! Это что же теперь? Начинай сначала, где голова торчала? Вереи скобли, черных собак со двора выгоняй? О какой ты свадебной порухе, боярин, говоришь, коли свадьбы не было?..
Князь теплынский Столпосвят недвижно, якобы утес замшелый, восседал на резном стульце с высоким прислоном и, сердито вскинув мохнатую бровь, слушал неумильные эти речи.
– Ох, боярин… – молвил он наконец, и напевный рокочущий голос его, без усилия наполнив горницу, отдался во широком дворе за отверстым окном. – Не видал я такого ума, как твой: либо уже, либо шире… Нашел, понимаешь, виновную!.. Али с Кудыкой Чудинычем меня чаешь поссорить?.. Что морщишься?.. Высоко взлетел твой древорез – вон Завид Хотеныч в розмыслы его прочит, кидало пристрелять доверил… Да и о том ли сейчас, боярин, речь? – Столпосвят вздохнул, помолчал, качнул головушкой и вопросил озабоченно: – Ну, а жених-то? Грек этот самый, Серьга… Знает ли?..
– Завтра узнает… – кряхтя, отозвался боярин. – Утром приплывет на кораблике с запасными частями от кидала – тут же сам все и узрит…
– Худо… – помрачнев, прогудел князь. – Осерчает ведь, а? За каждую железку, небось, цену заломит втрое-вчетверо… А то и вовсе с досады Всеволоку продаст!.. А нам сейчас за греков обеими руками держаться надо…
Осторожно стукнув дверным кольцом, в горницу вошел старый седатый храбр Несусвет.
– Ну? Что? – с надеждой повернулся к нему боярин.
Несусвет беспомощно развел кольчужными рукавицами.
– Заробел Нахалко-то… – виновато сказал он, – Докука этот, катись он под гору, рогатину ему, вишь, в окно показал… Полезешь, говорит, как раз на рожон и вздену… Ну, Нахалко, стало быть, и того… и заробел…
– А снизу достать не пробовали? – посопев, спросил боярин.
– Да как же достать-то? – вскричал в отчаянии седатый храбр Несусвет. – Лесенки все коротки, да и упереть не во что…
Боярин крякнул и вопросительно посмотрел на Столпосвята.
– А почто дверь не высадите? – с любопытством осведомился тот.
– Да так поначалу и хотели, княже, – с неохотой отвечал ему Блуд Чадович. – А она, вишь, пригрозила, что, ежели начнем дверь ломать, то они оба рука об руку в Мизгирь-озеро бросятся… Да еще, говорит, хоромы подпалю напоследок… Ладно, ступай, Несусвет…
Старый храбр поклонился и вышел. В тревожном молчании все прислушались к топоту, лязгу и крикам, доносящимся со стороны осажденной храбрами светлицы, где Шалава Непутятична со своим сердечным дружком держала оборону не на живот, а на смерть…
– Ну, хоромы – это еще не страшно… – раздумчиво заметил князюшка. – Хоромы и отстроить недолго… А вот кидало… – Вскинул дремучую бровь, покосился на сердито скучающую Чернаву. – А ты-то, ворожея, что молчишь? Поруху свадебную, понимаешь, отвести не смогла, а теперь даже и советом пособить не хочешь…
Чернава пожала плечами.
– А что ж тут советовать, княже? Отдай ты боярышне Докуку, да дело с концом!
– Ишь ты, как у тебя все просто!.. – с невеселой усмешкой укорил ее князюшка. – Жениху-то тогда отказать придется… Греку!..
