– И на восход солнца тоже, – по разумению Тириона, это было всё равно что смотреть, как из воды выходит обнаженная купальщица. Одни девицы красивее других, но все без исключений дарят надежды. – Признаю, черепахи просто изумительны. Для меня нет большего удовольствия, чем зрелище пары красивых... панцирей.
Септа Лемора засмеялась. Как и все остальные на борту «Скромницы», она хранила свои секреты – ну и пусть. – «Я не хочу с ней знакомиться, я хочу её трахнуть». – И она это тоже знала. Когда Лемора вешала на шею хрустальный знак септы, пристроив его в ложбинке между грудей, она послала Тириону дразнящую улыбку.
Яндри поднял якорь, вытянул с крыши надстройки один из шестов и оттолкнул судно от берега. Пара цапель подняла головы глянуть, как «Скромница» медленно уходит от берега на стремнину. Потихоньку лодка пошла вниз по реке, Яндри ушёл к румпелю. Исилла переворачивала лепёшки. Она поставила на жаровню железную сковороду с куском бекона. Иногда она готовила лепёшку с беконом, иногда бекон с лепёшкой. Раз в две недели на завтрак могла попасться рыба, но сегодня пришлось обойтись без неё.
Когда Исилла отвернулась, Тирион утащил лепёшку с жаровни, успев отскочить как раз вовремя, чтобы избежать удара грозной деревянной поварешкой. Лепёшки лучше всего есть с пылу с жару, когда они сочатся мёдом и маслом. Запах жареного бекона вскоре выманил из трюма и Утку. Он жадно обнюхал жаровню, получил по лбу ложкой от Исиллы и пошёл на корму облегчиться.
Тирион присоединился к нему.
– Чудное зрелище, – заметил он, мочась за борт, – карлик и утка делают великий Ройн ещё полноводнее.
Яндри оскорбленно фыркнул.
– Матерь-Ройн не нуждается в твоей воде, Йолло. Это величайшая река в мире.
Тирион стряхнул последние капли.
– Соглашусь, она достаточно велика, чтобы утопить карлика. Мандер не уступит ей шириной, и Трезубец – около устья – тоже. А Черноводная будет и поглубже.
– Ты не знаешь реку. Подожди и увидишь сам.
Бекон запёкся корочкой, лепёшки стали золотисто-коричневыми. На палубу, позёвывая, вышел Юный Гриф.
– Всем доброе утро.
Парень был ниже Утку, но, судя по телосложению, ему ещё было куда расти. «Этот безбородый мальчишка, несмотря на синие волосы, уложит в постель любую девушку в Семи Королевствах. Его глаза заставят их растаять». Как и отец, Юный Гриф был голубоглаз, но если у отца глаза были бледно-голубые, у сына – темные. При свете фонаря они казались чёрными, а в сумерках отливали пурпуром. Ресницы у Юного Грифа были длинные, как у женщины.
– Чую бекон, – сказал парень, натягивая башмаки.
– Отличный бекон, – сказала Исилла. – Садись.
Она подала им завтрак на корме, пичкая Юного Грифа лепёшками и лупя Утку ложкой по пальцам каждый раз, когда тот пытался ухватить себе бекона сверх положенного. Тирион разделил стенки двух лепёшек, заложил в середину бекон и отнес одну Яндри, стоявшему у руля. После он помог Утке поднять большой треугольный парус «Скромницы». Яндри вывел судно на середину реки, где течение было сильнее. «Скромница» была отличным судном: осадка у неё была такая маленькая, что она могла легко пройти даже по самым мелким протокам и преодолеть отмели, которые бы заставили завязнуть большие суда, а с поднятым парусом, идя по течению – развить превосходную скорость. На верхнем Ройне, как уверял Яндри, скорость была вопросом жизни и смерти.
– Выше Горестей уже тысячу лет царит беззаконие.
– И людей тут нет, насколько я вижу, – Тирион углядел на берегу какие-то руины: остатки каменной кладки, заросшие лозами, мхом и цветами, но больше никаких признаков человеческого жилья.
– Ты не знаешь реки, Йолло. Пиратские корабли могут шастать по любым протокам, а в руинах часто прячутся беглые рабы. Охотники за рабами редко забираются так далеко на север.
– Лучше уж охотники за рабами, чем одни сплошные черепахи, – Тирион не был беглым рабом и не боялся, что его схватят. Да и пираты едва ли стали бы нападать на судно, идущее вниз по течению: всё ценное добро везли вверх по реке, из Волантиса.
Когда с беконом было покончено, Утка похлопал Юного Грифа по плечу.
– Время обзавестись парой синяков. Сегодня, пожалуй, мечи.
– Мечи? – Юный Гриф ухмыльнулся: – Мечи – это хорошо.
Тирион помог ему одеться для поединка – в плотные бриджи, стёганый дублет и стальной нагрудник, помятый и старый. Сир Ролли натянул на себя рубаху из вываренной кожи и кольчугу. Оба надели на головы шлемы и выбрали из груды оружия в сундуке затупленные мечи. Противники перешли на корму и встали наизготовку. Вся остальная компания собралась наблюдать за тренировочным боем.
Если бы эти двое сражались на булавах или затупленных секирах, более рослый и сильный сир Ролли быстро одолел бы противника; с мечами их шансы несколько выравнивались. Ни тот, ни другой в это утро не взял щита, так что бой сводился к парированию ударов, и кружению взад и вперёд по палубе. Над рекой разносился лязг мечей. Юный Гриф бил чаще, зато удары Утку были сильнее. Спустя какое-то время верзила начал уставать: взмахи его меча стали чуть слабее, чуть ниже. Юный Гриф парировал их все и сам ринулся в яростную атаку, заставившую сира Ролли отступить. Когда они достигли края кормы, юноша скрестил свой меч с мечом Утку и врезался плечом в грудь противнику, так что верзила сверзился в реку.
Он вынырнул из воды, фыркая, изрыгая ругательства и громко требуя выловить его, пока какой-нибудь «костегрыз не откусил ему причиндалы». Тирион бросил ему конец.
– Я думал, утки плавают получше, – заметил он, вместе с Яндри вытаскивая рыцаря на борт «Скромницы».
Сир Ролли схватил Тириона за шиворот.
– Посмотрим, как плавают карлики, – рявкнул он и швырнул Тириона в Ройн головой вперёд.
Хорошо смеётся тот, кто смеется последним – Тирион сносно мог грести руками и греб... пока ему не свело судорогой ноги. Юный Гриф протянул ему шест.
– Ты не первый, кто вздумал меня утопить, – сказал Тирион Утке, выливая речную воду из башмака. – В день, когда я родился, отец бросил меня в колодец, но я был так страшен, что жившая там русалка выкинула меня обратно.
Он стянул второй башмак, затем прошёлся колесом по палубе, обрызгав всю компанию.
Юный Гриф захохотал:
– Где ты этому выучился?
– У скоморохов, – соврал Тирион. – Моя мать любила меня больше всех других детей, потому что я был таким маленьким, и не отнимала от груди, пока мне не исполнилось семь. Братья приревновали, запихнули меня в мешок и продали в скомороший балаган. Когда я попытался сбежать, хозяин балагана отрезал мне полноса, так что у меня не оставалось выбора, кроме как ездить с ними и учиться развлекать людей.
