Ночи никогда не были нежны с Тирионом Ланнистером. Ему не спалось даже на мягких перинах. На «Скромнице» же он обустроил себе постель на крыше надстройки – с бухтой пенькового троса вместо подушки. Здесь ему нравилось куда больше, чем в тесном трюме. Воздух был посвежее, и речные звуки приятнее, чем храп Утку. За эти удобства пришлось расплачиваться: крыша была жесткой, и проснувшись, он ощущал боль и ломоту во всём теле, а ноги сводило судорогой.
Теперь их кололо, икры отекли и были на ощупь твёрдыми, как камень. Он помассировал, пытаясь избавиться от судороги, но когда он встал, то поморщился от боли. – «Мне надо помыться». Его детская одежонка провоняла, и сам он тоже. Остальные часто купались в реке, но пока что он к ним не присоединялся. На отмелях он видел черепах такого размера, что они могли бы перекусить Тириона пополам; Утка прозвал их «костегрызами». Кроме того, он не хотел, чтобы Лемора видела его голым.
Вниз с крыши вела деревянная лестница. Тирион натянул башмаки и спустился на корму, где у железной жаровни, закутавшись в волчью шкуру, сидел Гриф. Наёмник нёс ночную вахту в одиночестве – он вставал, когда весь остальной отряд укладывался в постель, и шёл спать с восходом солнца.
Тирион присел на корточки напротив и погрел руки над углями. За рекой пели соловьи.
– Скоро день, – сказал он Грифу.
– Ещё нескоро. Нам нужно плыть дальше.
Будь на то воля Грифа, «Скромница» шла бы по реке день и ночь, но Яндри и Исилла наотрез отказались рисковать судном и плыть в темноте. На Верхнем Ройне было полно топляков и коряг, любая из которых могла продырявить корпус «Скромницы». Гриф и слышать об этом не хотел. Он хотел в Волантис.
Взгляд наёмника постоянно блуждал, высматривая в ночи... – «Что? Пиратов? Каменных людей? Охотников за рабами?». – Карлик знал, на реке были свои напасти, но сам Гриф казался Тириону гораздо опаснее, чем любая из них. Он напоминал Тириону Бронна, хотя у того было присущее наёмникам висельное чувство юмора, а у Грифа никакого чувства юмора не было и в помине.
– Убил бы за чашу вина, – пробормотал Тирион.
Гриф не ответил. – «Ты умрешь, прежде чем успеешь её осушить», – казалось, говорили его блеклые глаза. В первую свою ночь на «Скромнице» Тирион напился в стельку. На следующий день, когда он проснулся, у него в голове точно воевали драконы. Гриф поглядел, как карлика рвёт за борт, и сказал:
– Больше ты пить не будешь.
– Вино помогает мне уснуть, – запротестовал Тирион. «Я топлю в нём свои сны», – мог бы добавить он.
– Значит, бодрствуй, – неумолимо ответил Гриф.
На востоке небо над рекой окрасил первый бледный свет дня. Воды Ройна потихоньку сделались из чёрных синими – в тон волосам наёмника. Гриф поднялся на ноги.
– Остальные скоро встанут. Палуба твоя.
Соловьи смолкли, но вместо них запели речные жаворонки. По тростникам зашлепали цапли, оставляя цепочки следов на песчаных наносах. Облака пламенели: розовые и фиолетовые, бордовые и золотые, жемчужные и шафранные. Одно облако было похоже на дракона. – «Если человек хоть раз в жизни видел дракона в полете, пусть остаётся дома и возделывает свой сад, – написал некогда какой-то автор, – потому что на белом свете нет большего чуда». Тирион почесал шрам и попытался припомнить, чьи это слова. Мысли о драконах последнее время не выходили у него из головы.
– Доброе утро, Хугор, – септа Лемора вышла на палубу в своём белом облачении, перехваченном тканым поясом семи цветов радуги. Волосы свободно падали ей на плечи. – Как спалось?
– Неважно, добрая леди. Мне снова снились вы, – «И сон был наяву». Он не мог заснуть, так что приласкал себя рукой, воображая на себе септу с прыгающими грудями.
– Грешный сон, без сомнения, ведь ты грешник. Помолишься со мной и попросишь прощения за свои грехи?
«Разве что мы будем молиться по обычаю Летних островов».
– Нет, но передай Деве от меня долгий и сладкий поцелуй.
Посмеиваясь, септа прошла к носу. У неё было заведено каждое утро купаться в реке.
– Определенно, эту посудину назвали не в вашу честь, – заметил Тирион, глядя, как она раздевается.
– Мать и Отец создали нас по своему образу и подобию, Хугор. Мы должны гордиться нашими телами, как божьим творением.
«Боги явно были пьяны, когда дело дошло до меня», – карлик смотрел, как Лемора спускается в воду. От этого зрелища у него каждый раз кое-что поднималось. Было что-то чудесное в грязных помыслах о том, как бы сорвать с септы незапятнанные белые одежды и раздвинуть ей ноги. «Попрание невинности», – думал он... хотя Лемора была не так уж невинна, как казалась на первый взгляд. У неё на животе были растяжки, какие бывают только у рожавших женщин.
Яндри и Исилла поднялись вместе с солнцем и занялись своими делами. Яндри, проверяя снасти, время от времени метал короткие взгляды в сторону септы Леморы. Его жена Исилла, маленькая смуглая женщина, не обращала на это внимания. Она подбросила древесной щепы в жаровню на корме, поворошила угли обгоревшим ножом и начала месить тесто для утренней выпечки.
Когда Лемора забиралась обратно на палубу, Тирион смаковал зрелище – как между грудей у неё текут струйки воды и как горит золотом в утреннем свете её гладкая кожа. Леморе было уже за сорок, красивой её не назовешь, но миловидной – вполне. «Лучше похоти только пьянство», – рассудил Тирион. Вид Леморы заставил его почувствовать себя снова живым.
– Ты видел черепаху, Хугор? – спросила его септа, выжимая воду из волос. – Большую, с гребнистым панцирем?
Черепах проще всего было увидеть как раз ранним утром. Днём они плавали на глубине или прятались в ямах у берега, но сейчас, когда солнце только-только встало, черепахи всплывали на поверхность. Некоторым нравилось сопровождать судно. Тирион насчитал с дюжину разных видов: большие черепахи и маленькие, плоскоспинные и красноухие, мягкопанцирные черепахи и «костегрызы», коричневые черепахи, зелёные черепахи, чёрные черепахи, когтистые черепахи и рогатые черепахи, черепахи с панцирями гребнистыми и узорчатыми, с завитками цвета золота, нефрита или сливок. Некоторые были так велики, что могли бы унести на спине человека. Яндри клялся, что в старые времена ройнарские принцы переправлялись на них через реку. Он и его жена были родом с Зеленокровой – пара дорнийских сирот, вернувшихся домой к Матери-Ройн.
– Проглядел я этот гребнистый панцирь. – «Смотрел-то я на голую женщину».
– Какая жалость, – Лемора надела облачение через голову. – Уверена, ты встаёшь так рано только ради того, чтобы полюбоваться черепахами.
