— Все же хорошо, — сказала я робко, — Успокойся.
Дарсай посмотрел на меня со странно искаженным, озлобленным лицом и вдруг зажмурился. Он пошатнулся, отступил на шаг, прислонился спиной к стене и вдруг осел на пол. Я вскрикнула и хотела встать, но веклинг движением руки остановил меня. Веклинг сам встал, подошел к дарсаю и что-то тихо сказал ему по-каргски. Тот ответил, я слышала его голос, но не разобрала слов.
— С ним все в порядке? — спросила я.
— Все нормально, — хрипло сказал дарсай.
Тут уж я сама закрыла глаза.
Вышло все, конечно, ужасно глупо, но, видно, мы все трое дошли уже до такого состояния, что не способны были критично относиться к своему поведению. Веклинг опустился на пол рядом с дарсаем, и мы сидели так и молчали, почти не глядя друг на друга. А воздух темнел — приближалась ночь. Сумерки все сгущались, я смотрела туда, за дверь, повернув голову и прижавшись щекой к стене. Снаружи шел снег, он белел в сумеречном воздухе; и в коридор уже намело снега.
Наконец, Вороны зашевелились. Дарсай поднялся на ноги и, протянув руку, помог веклингу встать.
— Идем, тцаль, — сказал дарсай, не оборачиваясь, — Скоро стемнеет.
Медленно мы двинулись по коридору, Вороны впереди, я за ними. Становилось все темнее по мере того, как мы углублялись в коридор. Дарсай замедлил шаг, дожидаясь меня, и пошел рядом. Он не заговорил со мной, не дотронулся до меня, просто шел со мной рядом, и я чувствовала в темноте исходящую от него усталость. Я тоже молчала.
Веклинг, шедший впереди, открыл какую-то дверь, и сероватый сумеречный свет хлынул на нас. Коридор продолжался дальше, за дверью шла лестница вниз. Веклинг стоял у двери, мы подошли и остановились тоже. Неширокая лестница степеней через двадцать заворачивала, и на площадке внизу было два высоких узких окна.
— Куда пойдем? Куда пойдем, тцаль?
Я подняла голову и снизу взглянула на веклинга (как маленькой девочке, мне приходилось задирать голову, чтобы посмотреть ему в лицо), желая узнать, не шутит ли он. Но ни тени юмора не было в его худом измученном лице, хотя мне и почудилась легкая насмешка в его голосе.
— Брось монетку. Мне-то откуда знать?
— Но ведь это твоя крепость, — сказал веклинг. На этот раз он явно смеялся надо мной.
Резкие слова уже готовы были сорваться с моего языка, но рука дарсая вдруг легла на мое плечо.
— Не надо, тцаль, не заводись. Пойдем по лестнице, там светлее.
И я подчинилась. Моя там это была крепость или не моя, но куда дальше идти, я и впрямь не знала.
Мы проходили пролет за пролетом, оставляя четкие следы в густой серой пыли. Кое-где с перил и потолка свисала пыльная паутина. Какое это было тоскливое и заброшенное место! Все здесь напоминало семейный склеп, который не открывали несколько десятилетий. Наши шаги гулко отдавались в пустых каменных коридорах. Вот именно, пустых. Это был пустой дом, дом с привидениями. Как сказал поэт:
У могильных руин
Не осталось последних хозяев.
Бесприютные души
Избрали какую страну?25
На каждом этаже были двери, но ни одну из них Вороны не стали открывать. Я послушно шла за ними, не возражая и даже не пытаясь заглянуть в какой-нибудь из этажей, впрочем, мне все равно было, что бы там ни находилось. Я чувствовала себя маленькой девочкой, совсем глупенькой, — перед вороньим молчанием, перед их возрастом, перед этими худыми спинами, обращенными ко мне. Это чувство сковывало мои уста, заговорить я так и не решилась.
Наконец, мы спустились на первый этаж, и веклинг с усилием отворил небольшую каменную дверцу. Пригнувшись, он прошел в дверь, за ним последовал дарсай. Мне даже не пришлось нагибаться, но я вошла и остановилась, удивленная.
Я ожидала, что окажусь в темном коридоре, а вошла в огромный серо-призрачный зал. Вороны оглядывались по сторонам. Сумерки наполняли тронный зал Кукушкиной крепости. Здесь все было серым — и стены, и пол, и резной потолок, и тонкие колонны. Из-за этого казалось, что зал полон призраков, что они толпятся здесь, ожидая нас. Я прошла между Воронами и медленно пошла по залу, переступая с пятки на носок и прислушиваясь к приглушенному звуку своих шагов. Я была зачарована. У дальней стены на небольшом возвышении стояло каменное кресло. Я подошла ближе. Изголовье кресла пересечено было длинной глубокой царапиной, рядом с креслом, на ступенях в мохнатой пыли лежала зазубренная секира. В странной задумчивости я смотрела на нее. Лезвие источено было ржавчиной, которая когда-то была кровью. И наверное, родной мне кровью.
— Здесь была битва, — раздался за моей спиной голос веклинга, — Но очень давно.
Я зябко передернула плечами. Слышно было, как Вороны бродят по залу — тихими, мягкими шагами, какими они ходят в степи, так, что ни одна травинка не шелохнется. Мне было легче оттого, что они здесь. Они были частью моего мира, они были привычными.
Я бросила секиру. Она звякнула об каменные ступени, и с этим звуком что-то словно оборвалось во мне. Я ощущала, что Вороны охвачены любопытством, но что чувствовала я сама, я не понимала. Мне было просто тягостно находиться здесь.
Ах, милостивые боги, ведь это все принадлежало мне! В глазах северян, и князей, и простолюдинов, именно я была владелицей окружавшего меня безмолвия, пустых коридоров, заброшенных комнат.
И лишь потому, что последняя в роду Даррингов уродилась Охотником, безмолвию здешнему суждено стать вечным. Я могла родить множество детей, но все они принадлежали бы Границе. Мои дочери никогда не достались бы Кукушкиной крепости.
А впрочем, я не думала, что обзаведусь уж множеством детей. Мне скоро должно было сравняться двадцать пять, но я рожала лишь однажды, и ребенок мой скоро умер.
А ведь бывают женщины, что приносят по ребенку всякий раз, как мужчина коснется их. А беременность далась мне так тяжело, и роды были не из легких. И главное — перенести все это лишь затем, чтобы мой маленький сын умер, еще не научившись даже ползать!
А я вдруг… я вдруг подумала. Если он….
Ведь я могу родить Ворона!
Дарсай стоял совсем недалеко и вполне мог бы читать мои мысли; я быстро оглянулась. Он так внимательно рассматривал колонну, словно ему работу резчика предложили оценить. Веклинг куда-то делся.
Захочет ли он близости? Нет. И да.
Схватка Ворона и Охотника дарит порой обоим великое, ничем не объяснимое чудо. И, встречаясь в степи, мы бросаемся друг к другу, словно влюбленные после долгой разлуки. Ибо можно пройти долгий путь до хэрринга или сонга, а можно получить все сразу — под чужим мечом, вслушиваясь в чужую душу.
Что мы обретем в телесном единении — если он читает меня, как развернутый свиток, если я чую каждое движение его души? Ведь я не женщина для него, нет. Я — Охотник. А кто он — для меня?
