— Прости, что? — сказала я.
Страж контрольно-пропускного пункта хмуро смотрел на меня, от этого стали глубже точеные морщины возле рта. У него были бледно-лиловые глаза и светлые, развевающиеся на ветру волосы, которые вызвали мысль, что он, вероятно, подал заявку на участие в лотерее кинозвезд сразу после школы.
А теперь он сердился, потому что его номер не вытянули.
— Я сказал… — его голос доносился из динамика посреди окна, натужно и медленно, — у вас есть что сообщить?
У меня было, о чем сообщить. Я должна была сказать ему, что разбила старый тостер, который нашла в урне Джонсов, и что я засунула его внутренности в свой комбинезон — и я, вероятно, должна была сказать ему, что Ральф планировала использовать эти части, чтобы сделать что-то в высшей степени незаконное позже. Но я этого не сделала.
— Неа. Ничего.
И хотя мои карманы были набиты вещественными доказательствами, на КПП меня не допросили.
— Хорошо, приятного дня, — буркнул он, перебивая меня.
Контрольно-пропускной пункт Сапфир всегда было легко пройти. Все стражи знали меня, и они знали, что лучше не просить у меня отпечаток — потому что, если они спросят, я пройду, вонючая, в их будку. Я двадцать раз тыкала пальцем не в ту сторону, а когда меня пытались поправить, притворялась, что я глухая.
Быть Дефектом означало, что мне все сходило с рук. Говард написал какой-то базовый протокол в какой-то момент, когда я только начала собирать мусор. Такие вещи, как говорите медленно, не пытайтесь ее кормить, и, ради всего святого, перестаньте давать ей фонарики, чтобы она могла с ними играть — она не ведет ночной образ жизни и воспользуется лампочками, чтобы разжечь мусорный костер.
Просто основные вещи.
Конечно, был какой-то протокол о том, как со мной обращаться. Но я все еще была ходячей беспрецедентностью, и Нормалы не знали, как с этим справляться. Они видели кареглазую девушку с косой, которая выглядела так, будто она позволила заплести ее какому-то копытному животному, и просто считали меня глупой. Хотя на самом деле я могла говорить так же хорошо, как и все остальные, а иногда и лучше, потому что Говард начал давать мне уроки словарного запаса в раннем возрасте.
И это были такие уроки, когда он бросал на меня скорпиона, если я давала неправильный ответ, так что я быстро училась.
— Езжай быстрее! — крикнула я.
Я сидела на задней ступеньке мусоровоза, одна рука была просунута в стальной поручень в углу. Челюсти Билла были закрыты, и ветер уносил большую часть его запаха. Я шлепнула его по железному боку и наклонилась, чтобы крикнуть:
— Быстрее!
Просить Билла ехать быстрее было так же глупо, как и просить его ехать медленнее. Его датчики зафиксировали сигнал, когда мы пересекли линию контрольно-пропускного пункта, а это значило, что он знал, что мы на пути к выезду, где ограничение скорости составляло колоссальные двадцать пять миль в час. И Билл никогда не поднимал скорость выше двадцати пяти.
— Ты чертовски скучный, ты знаешь это? — буркнула я. Но, по крайней мере, с Биллом, плетущимся рядом, у меня было достаточно времени, чтобы расслабиться и насладиться свежим воздухом.
Дорога через Выход изгибалась широкой U между Сапфиром и Гранитом. По обеим сторонам были пустынные поля, густо заросшие сорняками и всегда утопающие в облаках жуков. Граница выступала растянутым треугольником с левой стороны от меня, и стена вдоль этой границы была обнажена от края до края.
Отсюда было легко увидеть, что стена на самом деле представляла собой огромный смертоносный забор. Листы чистой энергии, потрескивающие и бледно-голубые, тянулись, чтобы заполнить промежутки между линией хромированных проводящих столбов. Сами столбы имели ширину всего в человеческий рост, но стояли выше трехэтажного дома.
Ральф считал, что энергия, вспыхивающая между столбами, была примерно в сто раз мощнее той, что исходила из обычного пистолета. Он так считал, потому что однажды ночью я ходила сюда пешком и швырнула старый телевизор прямо в середину стены.
Половина телевизора распалась при контакте; другая половина отправилась в полет. В итоге она приземлилась где-то в дальнем углу задних полей — факт, который мы не обнаружили, пока Говард той весной не послал роботов-тракторов косить сорняки.
Он не был счастлив, когда один из них взорвался, потому что в его вращающиеся лопасти попал телевизор. Возможно, это был единственный случай, когда Говард растерялся. Я видела, что он определенно собирался прикончить одного из нас, поэтому я сказала, что это была моя идея, чтобы уберечь Ральфа от неприятностей.
Это был первый раз, когда меня арестовали.
Во второй раз я использовала лампочку фонарика, чтобы разрушить заброшенное здание.
У меня были смешанные воспоминания о полях вокруг Выхода. Но, в основном, хорошие. Это было единственное место в Далласе, где я могла видеть внешний мир. Энергия между столбами была не совсем непрозрачной. В ней было достаточно вещества, чтобы затуманить взгляд, но я все же могла различить две линии: одну четкую и синюю, а другую — с комьями и коричневую.
Вот и все. Эти коричневые комья были единственным реальным доказательством того, что за пределами Далласа был мир. И иногда мне казалось, что это были все доказательства, которые были мне нужны.
Нормалы не видели снов. Наверное, они просто закрывали глаза и теряли сознание до восхода солнца. И, когда я впервые рассказала Говарду о вещах, которые видела во сне, он был очень заинтересован.
Он включил функцию записи своего куба и попросил меня описать все, что я видела. Иногда он останавливал меня на полпути и задавал кучу вопросов. Это был единственный раз, когда я чувствовала, что Говард слушал меня — действительно слушал. Он, наверное, уже записал целую серию моих снов.
Но некоторые вещи я держала в себе.
Иногда мне снились сны, в которых ворота открываются, и мне позволяют выйти за пределы Выхода. В этих снах Ничто не такое, как говорил Говард. Здесь прохладно, зелено и тихо. Я больше не пахла мусором. Мне не нужно было беспокоиться о Ральфе.
Я не была хранителем. Я не хранила вещи. У Ральфа были полки с украденными при переработке вещами, которые он хранил, потому что они ему нравились, или на всякий случай. Если не считать испачканного матраса, визжащего холодильника и подержанного дивана, моя квартира была совершенно пуста. У меня была только одна вещь, о которой я действительно заботилась.
Я держала ее под краем помятого бампера Билла — чуть выше того места, где я зацеплялась рукой. Я нашла вещь в Цитрине в первую неделю работы: маленькую картинку океана, сложенную и выброшенную вместе с коробкой битого стекла. Когда-то она была частью школьного украшения, которую выбросили, потому что ламинированное покрытие начало отслаиваться с одного угла.
Я не думала, что когда-либо видела что-то столь прекрасное и утешительное. Это была единственная вещь, которую я когда-либо украла из мусора для себя. И каждый раз, когда я смотрела на нее, я снова чувствовала это утешение.
Но годы пребывания на мусорке, хоть картинка была аккуратно вставлена, взяли свое. Солнце обесцветило большую часть голубизны волн, а дождь направил полосы к песку.
Тем не менее, это давало мне некоторое спокойствие. Я могла смотреть на эту картинку все скучные моменты дня, оказываться так где-то еще. Мой разум переносил меня в эти пески, погружал меня глубоко в воду. Я была далеко от шума и запахов…
И полицейский закричал:
— Постой, остановись немедленно!
Билл замедлился и заглушил двигатель. Мы были в штаб-квартире полицейского управления Далласа: она находилась на полпути к Выходу и охраняла единственную открывающуюся часть стены.
Отсюда я видела проводящие столбы, предназначенные для разделения. Я не знала, как они открывались — это область знаний Ральфа. Все, что я знала, это то, что если кто-то захочет покинуть Даллас, он должен пройти мимо полицейского участка.
