Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил ветер и где-то вдалеке хлопала дверь — звук был таким, будто его слышишь во сне. За стенами бегали мыши. В дальнем уголке сознания стрелка промелькнула мысль, что это, вероятно, единственное заведение в городе, процветающее настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на живот. Она сильно вздрогнула, потом расслабилась.
— Человек в черном, — напомнил он.
— Обязательно надо все выспросить, да?
— Да.
— Ладно. Расскажу. — Она обеими руками вцепилась ему в руку и рассказала.
Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам завесу песка и крутящиеся ветряками кукурузные стебли. Кеннерли повесил на двери конюшни замок, прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины ставнями и заперли ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи летели по нему столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так недавно, увидели нечто ужасающее.
Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко рябившей под ветром парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
Но человек в черном проехал мимо, не крикнув тянувшему повозку гнедому «Тпрру!». Колеса крутились, взбивая пыль, и ветер с готовностью подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот был монахом или священником: он был в припорошенной светлой пылью черной рясе, а голову покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил и хлопал на ветру. Из-под облачения выглядывали тяжелые башмаки с пряжками и квадратными носами.
Остановившись перед заведением Шеба, человек в черном привязал лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул. Человек в черном обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под солнцем и ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто не заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы упившегося почти до бесчувствия Шеба, который испытывал сладострастное упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с горячечной быстротой перелетающего от игрока к игроку волана, сновали, точно челнок ткацкого станка.
Хриплые, визгливые голоса и зычные вопли не могли заглушить ветра, хоть иной раз как будто были готовы потягаться с ним. В углу Захария, забросив юбки Эйми Фелдон ей на голову, малевал на коленках девицы знаки зодиака. По комнате крутилось еще несколько женщин. Их щеки горели жарким румянцем. Сочившееся в двери заведения предгрозовое зарево словно бы передразнивало их.
Норта положили на два стола в центре комнаты. Его башмаки сложились в мистическое V. Ослабшая челюсть отвисла в ухмылке, однако глаза ему кто-то закрыл, положив на веки по пуле. Руки Норта с веточкой бес-травы были сложены на груди. От него шла несусветная вонь.
Человек в черном откинул капюшон и подошел к стойке. Алиса глядела на него, ощущая трепет, смешанный с таившимся у нее внутри знакомым желанием. Никаких религиозных символов на человеке не было, хотя само по себе это ничего не значило.
— Виски, — сказал он. Голос был негромким и приятным. — Хорошего виски.
Она полезла под стойку и выставила бутылку «Звезды». Алиса могла бы всучить ему местную самогонку, как лучшее, что у нее есть, но не сделала этого. Она наливала, а человек в черном наблюдал за ней. У него были большие, светлые, блестящие глаза, но слишком густой полумрак не позволял точно определить, какого они цвета. Желание Алисы усилилось. Крики и гиканье позади не утихали. Шеб, никудышный мерин, заиграл «Рождественских солдат», и кто-то уговорил тетушку Миль спеть. Ее искаженный до неузнаваемости голос прорезал стоявший в комнате гомон, точно тупой топор — мозг теленка.
— Эй, Элли!
Обиженная молчанием незнакомца, возмущенная бесцветностью его глаз и ненасытностью своего лона, она отошла, чтобы отпустить пива. Алиса страшилась своих желаний. Они были непостоянны, переменчивы и неуправляемы. Что, если они означали климакс, который, в свою очередь, предвещал подступающую старость — в Талле, как правило, недолгую и горькую, точно зимний закат.
Алиса цедила пиво, покуда бочонок не опустел, и сама почала другой, хорошо зная, что звать Шеба бессмысленно. Он прибежал бы весьма охотно, как пес — да он и был псом, — и, если бы не отрубил себе пальцы, то залил бы пеной все вокруг. Пока она двигалась подле бочонка, незнакомец неотступно наблюдал за ней — Алиса чувствовала на себе его взгляд.
— Оживленно у вас, — сказал он, когда она вернулась. К виски он еще не притронулся и просто перекатывал стакан в ладонях, чтобы согреть.
— Поминки, — откликнулась Алиса.
— Я заметил покойного.
— Все они бездельники и любители поживиться на чужой счет, — с неожиданной ненавистью сказала она. — Все любят дармовщинку.
— Их это возбуждает. Он мертв. Они — нет.
— Когда он был жив, над ним насмехались все, кому не лень. Несправедливо, если и сейчас он будет посмешищем. Это… — Она осеклась, не в состоянии выразить, каково это или насколько оно непристойно.
— Травоед?
— Да! Что ему оставалось?
Тон был обвиняющим, но незнакомец не опустил глаз, и она ощутила, как кровь бросилась ей в лицо.
— Прошу прощенья. Вы священник? Должно быть, вас от такого с души воротит.
— Я не священник, и с души меня не воротит. — Он аккуратно опрокинул виски в рот, даже не поморщившись. — Будьте любезны еще.
— Извиняюсь, сперва надо поглядеть, какого цвета ваша монета.
— Что же извиняться?
Он положил на стойку грубо сделанную серебряную монету, толстую с одного края и тонкую — с другого, и Алиса сказала, как потом скажет снова:
— Сдачи у меня нету.
Он отмахнулся, покачав головой, и рассеянно посмотрел, как она наливает ему вторую порцию спиртного.
— Вы только проездом? — спросила она.
Человек в черном долгое время не отвечал, и Алиса уже собралась повторить свой вопрос, но он нетерпеливо тряхнул головой.
— Не говорите банальностей. У вас тут смерть.
Обиженная и изумленная, Алиса отшатнулась, и ее первой мыслью было, что этот человек солгал относительно своей праведности, дабы испытать ее.
