Молодой человек поднялся и двинулся по мраморной аллее, между скульптур.
В зеркальном лабиринте загробного мира он увидел комнату в их родовом замке и Лайонела, истекающего кровью. И точно заново пережил весь ужас той ночи, когда думал, что убил брата.
Вильям не мог понять, как сумел забыть страх и то раздирающее чувство горя, позабыть почти на пятьсот лет, насколько дорог ему Лайонел. Вспомнил лишь, когда потерял, когда брат впервые показал, что обижен, зол и не намерен больше ходить у него в виноватых.
Молодой человек остановился возле скамейки, на которой сидел мраморный мальчик из коллекции «Маленькая неприятность» скульптора Моргана Нориша. Ребенок склонился над разбитой коленкой, на сморщенном лице застыли слезы, а кулачок тянулся к глазу.
Эту скульптуру хозяину подземной резиденции — Павлу Холодному подарил Лайонел. А тому в свою очередь ее презентовал сам скульптор. Нориш сильно удивился, узнав, что его шедевр был передарен. Никто не понял причин данного поступка, особенно после того как этот мальчик какое-то время украшал письменный стол правителя.
Завеса тайны приоткрылась неожиданно — во время одного из больших ежегодных приемов, устраиваемых Павлом.
Прогуливаясь по саду, Вильям увидел возле скульптуры брата и его, в то время еще лучшего друга.
— Не скучаешь по нему? — спросил Георгий, проводя ладонью по лицу ребенка.
— У меня есть оригинал, — ответил ему Лайонел и насмешливо добавил: — Он хоть больше и не плачет из-за разбитых коленок, но в сущности все тот же маленький мальчик, которого я обидел.
Вильям, глядя на свою копию в миниатюре, горько рассмеялся. Тогда на приеме он обиделся и даже избегал брата, а сейчас у него перед глазами предстала картина из прошлого, где он — мальчик шести лет в коротких штанишках плачет, сидя на нижней ступеньке лестницы над разломанным корабликом. А его брат — маленький златокудрый мерзавец подсматривает из-за угла и швыряет в него кусками сладкой лепешки.
Он отчетливо помнил свою горечь при виде корабля брата. Тот был в десятки раз лучше его сломанного кораблика. Вильям никогда не понимал, почему брат портил его игрушки, те даже не смели конкурировать с его шедеврами.
Глядя в своих воспоминаниях на двух мальчиков, одного — вечно обиженного, а второго — такого непостижимо удачливого, он теперь жалел, жалел, жалел…
Ведь плаксе из прошлого стоило лишь сказать брату, что его игрушка лучше и признать, что хочет играть вместе с ним и его потрясающим кораблем. Разве виноват был этот блестящий мальчик, что все делал лучше других? Разве мог постичь, почему отец возится с неудачником, тем временем когда в семье есть такой бриллиант?
Вильям присел на корточки перед скульптурой, глядя на прозрачные капли слез. Он никогда не знал, что чувствует Лайонел, зато когда понял, чего тот больше не чувствует по отношению к нему, все остальное вдруг померкло. Его не задевало безразличие Кати, отныне сердце до боли сжигала другая потеря. Как оказалось, куда более значимая. Лайонел отвернулся от него и разорвал невидимую нить, которую столько времени всячески сохранял.
Если кто-то мог разозлиться, сорваться, обидеться, а потом простить, то брат никогда не совершал необдуманных поступков. Он принимал решение раз и навсегда. И ему осточертел тот, кто вечно прячется за ширму обиды, берет любовь, а взамен ничего не дает.
Брат всю жизнь его учил: стремиться к лучшему, не хныкать над сломанной неудачной поделкой, бороться, идти вперед и не оглядываться. Тысячи, тысячи уроков, которые так и не были своевременно усвоены.
* * *
Стройная девушка с длинными золотистыми волосами с грацией хищной кошки двигалась вниз по лестнице. Черные глаза точно две бездны смотрели из золотого обрамления ресниц. Одетая в белый свитер с горлом, обычные синие джинсы и туфли на каблуке, на какую-то минуту она остановилась и оглянулась.
На верхней ступени, держась за перила, стоял юноша с пронзительно синими глазами и красновато-каштановыми волосами.
— Где он? — одними лишь губами спросила девушка.
— В саду, — ответил тот.
Ее трясло. Впервые за два столетия тело не слушалось. Новая кровь — сила, которая влилась в нее еще день назад, не спасла перед лицом страха. Лицом, чье уродство было так омерзительно, что обладатель его был вынужден носить черный капюшон.
Наркисс — отец самых красивых вампиров мира, ее создатель и ее кошмар наяву.
Анжелика заметила, что юноша хочет спуститься вслед за ней и, яростно махнув на него, прошипела:
— Оставайся на месте!
Даймонд замер и, не сводя с нее бархатистых синих глаз, сказал:
— Я буду рядом.
Ей хотелось рассмеяться, она даже издала звук, похожий на смех, но получилось слишком натужно и неестественно.
Что мог этот слабый мальчишка против старейшины? Сейчас спасти ее удалось бы, пожалуй, лишь Лайонелу. Но защищать после того как она собственноручно подстроила заговор против него, отправив письмо с жалобой старейшинам, он вряд ли стал бы. Только его и видели — ягуар сбежал со своей «дешевой куклой» в зубах, оставив верных и не очень верных подданных выпутываться самим. Общество было просто обескуражено его поступком.
Девушка шаг за шагом продвигалась по бальному залу с колоннами, увитыми цветами, к двойным дверям, и казалось, что идет на казнь. Ей хотелось, чтобы все ее поклонники сейчас находились тут — рядом с ней, все до одного. В этом огромном зале им не хватило бы места…
Впрочем, даже троим самым преданным и достаточно сильным — Феррану, Георгию и Павлу Холодному, она была бы несказанно рада. Каждый из них уже не раз и не два рисковал ради нее. Но Ферран находился в Париже. Павел Холодный в армии, куда попал из тюрьмы, и сейчас сражался с армией старейшин где-то в подземных переходах под предводительством бунтовщика Зазаровского. А Георгий, с другой армией — преданной Лайонелу, оттеснял армию Зазаровского и армию старейшин к границам города. За что сражались петербуржские армии, почему вообще противостояли самому Создателю — оставалось загадкой. Строились, конечно, предположения — одно нелепее другого.
Анжелика, медленно вздохнув, решительно толкнула перед собой створки дверей. В воздухе с прошлой ночи все еще пахло горелым после того, какое пожарище тут устроила дрянная кукла Лайонела. Деревья вокруг вымощенной камнем площадки почернели, листья скукожились и приобрели пепельные края, белые лепестки черемухи сделались серыми с черным тонким ободком. Прекрасный дикий сад точно превратился в край, изуродованный войной.
— Нарочно оделась поплоше, красавица моя? — встретил ее вопросом старец в черных одеждах с огромным капюшоном, скрывающим уродливое лицо. Он сидел в кресле за железным столиком, перекинув ногу на ногу.
