– Что это была за война? – спросил Дойл, и его бас камнем упал в сгустившееся напряжение, словно в глубокий колодец.
– Третий призыв к оружию, – сказала Ба.
– Война, которая началась с того, что Андаис похвалилась, будто ее гончие лучше, чем у Тараниса, – сказал Дойл.
– И потому ее назвали Собачьей войной, – добавила я.
Он кивнул.
– Не знаю я, с чего она началась, та война. Король нам не говорил, зачем нам на нее идти, говорил только, что не пойти – это измена, а за измену казнят.
– А первая война называлась Свадебной, что интересно, – заметил Рис.
– Да, знаю, – поддержала я. – Андаис предложила Таранису заключить брак и объединить дворы, после того как ее муж погиб в поединке.
– Не могу припомнить, кто из них кого первым оскорбил, – сказал Дойл.
– Больше трех тысяч лет прошло, – хмыкнул Рис. – За такое время подробности могут стереться из памяти.
– Так что, все крупные войны фейри начинались по таким же глупым поводам? – спросила я.
– Большинство, – ответил Дойл.
– Грех гордыни, – сказала Ба.
Никто не возразил. Я не уверена была в том, что гордость такой уж грех – ведь мы не христиане, – но в обществе, где правитель имеет абсолютную власть над подданными, гордость может привести к ужасным последствиям. Ведь нельзя отказаться, нельзя спросить: «Ну не глупо ли вести народ на смерть из-за такой малости?». Нельзя, не рискуя тюрьмой или чем похуже. Это было верно для обоих дворов, кстати, хотя при Благом это «чем похуже» делалось тайно, что способствовало репутации двора. Андаис всегда предпочитала пытать и казнить открыто.
Я перевела взгляд на Шолто. Красивое лицо отражало неуверенность – то есть пытался он изобразить высокомерие, но в трехцветно-желтых глазах сквозила нерешительность. Был ли это страх? Возможно. Он мог думать, что я его прогоню за то, что три тысячи лет назад он убил мою прабабушку.
– Он нас рубил, как мясо, как мусор, загораживающий ему дорогу к месту большой драки! – сказала Ба с такой яростью, которой я от нее не слышала даже по отношению к мерзавцу из знати Благого двора, который был ее мужем.
– Шолто – отец одного из твоих правнуков. Наша любовь пробудила дикую магию. Наше слияние вернуло к жизни собак и других волшебных зверей, что появились теперь при дворах и у малых фейри.
Она ответила мне только взглядом – и столько в нем было горечи! Мне стало страшно. Моя нежная Ба, и столько ненависти!
– Языки болтали и об этом, только я не поверила.
– Клянусь тебе Всепоглощающей Тьмой, что это правда.
Она опешила.
– Не надо мне таких клятв, Мерри, дитятко. Тебе я верю.
– Я хочу, чтобы между нами не осталось неясного, Ба. Я тебя люблю, и мне грустно, что Шолто убил твою мать, мою прабабушку, у тебя на глазах, но он не только отец моего ребенка, он еще мой консорт, который помог мне вернуть многое из той магии, что возвращается сейчас. И мне, и волшебной стране он слишком нужен, чтобы как-нибудь случайно умереть от отравленного пирожка.
– Сидхе нельзя отравить, – сказала она.
– Ни одним природным ядом, это верно, но ты не первый десяток лет живешь среди людей. Ты отлично знаешь, что есть и яды, созданные людьми. От искусственных ядов сидхе не защищены, так мне говорил отец.
– Принц Эссус был мудр. Он был велик, особенно для знатного сидхе.
Слова ее звучали слишком жестко. Она говорила искренне – отца моего она любила как сына: мать меня терпеть не могла, а он любил, и еще он разрешил Ба жить с нами. Но гнев, сквозящий в голосе, не соответствовал словам, как будто хотела сказать она не то, что говорила.
– Это так, но не о его величии ты хочешь говорить, бабушка. Я вижу твой гнев, и он меня пугает. Это гнев, присущий всем фейри – того сорта гнев, когда жертвуют своей жизнью и жизнью тех, кто от тебя зависит, лишь бы удовлетворить жажду мести и успокоить оскорбленную гордость.
– Не равняй меня со знатными господами, Мерри. Я не из гордости злюсь, и месть, которой я жажду, правая.
– Пока я не буду уверена, что ты моя союзница и моя бабушка, а не горящая мщением дочь, я не могу позволить тебе оставаться рядом со мной.
Она оторопела.
– Я останусь с тобой и крошками, помогу, как помогла растить тебя.
Я покачала головой:
– Шолто мой любовник и отец одного из моих будущих детей. Более того, Ба, наше соитие вернуло в страну фейри магию. Я не подвергну его риску твоей мести, разве только ты поклянешься самой святой нашей клятвой, что не причинишь ему никакого вреда.
Она вглядывалась в мое лицо, словно искала в нем намек на шутку.
– Дитятко, не может быть, чтобы ты говорила всерьез. Не может такого быть, чтобы это чудовище тебе важнее было, чем я.
– Чудовище... – тихо повторила я.
– Он магией сидхе скрывает, что он еще больше чудовище, чем остальные!
– «Остальные» тоже чудовища?
Она показала на Дойла.
– Мрак убивает без жалости. Мать его была гончая Дикой охоты, а отец – пука, в собачьем обличье отымевший адскую суку. И как ты щенков не понесла! Все эти высокие лорды так выставляются, будто на них ни пятна, ни порока, а они точно так же уродливы, как мы. Только прячут уродство лучше, чем малый народец.
Я смотрела на воспитавшую меня женщину, не узнавая – она и правда в чем-то оказалась мне совершенно незнакомой. Я знала, что на дворы она затаила обиду – как и большинство малых фейри, – но я и не подозревала, что она разделяет такие предрассудки.
– Ты и против Дойла имеешь зуб? – спросила я.
– Когда я перебралась к вам, с вами были Гален и Баринтус. Против них я ничего не имею, но мне и не снилось, что ты сойдешься с Мраком. Ребенком ты его боялась.
– Я помню, – сказала я.
– А понимаешь ли ты, дитятко, кого послала бы королева убивать твоего отца, если это ее вина?
Ох.
– Дойл не убивал моего отца.
– Откуда тебе знать, Мерри? Он тебе так сказал?
– Дойл не стал бы действовать без прямого приказа королевы, а Андаис не такая хорошая актриса. Она не отдавала приказа убить своего брата, моего отца. Я видела ее гнев и ярость. Они были неподдельные.
– Она Эссуса не любила.
– Может быть, вся ее любовь сошлась на сыне, но и брат для нее много значил. Ей не понравилось, что он погиб от чьей-то руки. Возможно, гнев был вызван тем, что не она отдала приказ – не знаю. Но знаю, что приказа Андаис не отдавала, и что Дойл без приказа ничего бы делать не стал.
– Но стоило ей приказать, и он убил бы. Ты это знаешь, – сказала Ба.
– Конечно, – согласилась я настолько же ровным голосом, насколько ее голос стал резким.
– Он бы убил твоего отца по приказу королевы, и тебя убил бы.
– Он был Мраком королевы. Я это помню, Ба.
– А как тогда ты с ним спишь? Зная, сколько крови на его руках?
