— С тюрьмой — прокол, — сообщила я, откладывая журнал. — Граждане Егоров и Рюмин содержатся в нашем изоляторе, так что можем требовать опровержения. В остальном, боюсь…
— Ты Ваньку-то не валяй, Гизело! — теперь в его голосе не рык, а хрип. — Здесь, мать его, прямо сказано, что письмо попа этого ты переслала!
Что, не так?
А ведь обидно! Могла бы и переслать. Но меня не просили…
— Вот! Гляди! Черным по-русскому — «следователь прокуратуры Гизело», «это письмо», «передала». И как передала, тоже сказано — «через прессу и адвокатов».
— Ну, положим, не совсем по-русскому, — уточнила я и вновь взяла журнал. Ага, здесь. «Chungsrichter…» Ишь ты!.. «Следователь прокуратуры Гизело…»
Дело идет со скрипом, и я подумываю, не включить ли компьютер — там у меня неплохая программа-переводчик. Впрочем, главное понятно и без подсказки. Кто-то из пушкинских персонажей хорошо выразился о знании грамоты перед намыленной петлей.
— Сами переводили?
Смутился. Впервые за весь разговор.
— Да оно мне… Я, Гизело, в школе английский учил. Лидка перевела. Ну, ты знаешь…
Знаю. Вся прокуратора знает. Лидия Ивановна Жукова, кличка Жучка. Я бы с такой кличкой и часу не прожила — застрелилась. А наша Жучка ко всему еще и полиглотка. Поли-глотка. Гм-м… Ладно, по поводу сего не мне судить, а вот что касаемо статьи…
— Здесь сказано следующее: «Письмо отца Александра получено не по официальным каналам, поскольку следователь прокуратуры Гизело препятствует общению арестованного не только с прессой, но и с его адвокатами». Препятствовать! Hindern!
И снова обидно. Ведь не препятствовала же!
— Гражданин Егоров сам от адвоката отказался! — Ревенко тычет пальцем в абзац, сопит над самым ухом.
— А не врешь?
Я, гляжу на часы. Десять. Бравый сержант Петров ждет в приемной.
— Вот что, Ревенко! Сейчас вы пойдете и возьмете словарь. Потом вернетесь — и извинитесь.
Все!
Послушался. Сам, конечно, переводить не будет, опять Жучку посадит. Ничего, ей полезно — поли-глотке!
Все это было бы смешно… Но это совсем не смешно. Опальные батюшки по-прежнему в камере, статья едва ли поможет, скорее еще больше раздраконит наших Торквемад, а мне сейчас предстоит душевный разговор о стандартной процедуре. Вновь, в который раз, гляжу на табло говномера. Зашкаливает!
Что такое «стандартная процедура» довелось узнать лет эдак с тринадцати. Точнее, о многих стандартных процедурах, поскольку в каждом деле есть своя. Арест — кидают лицом на пол, наступают сапожищами на ладони. Обыск — ставят лицом к стене, лезут пальцами в задний проход. А потом… А потом, согласно очередной «стандартной процедуре», я обеспечивала «освещение» объекта «Паникер». Вначале приходилось писать все разговоры, потом поверили — разрешили выбирать самой. С тех пор в постели я могла расслабиться — если, конечно, в спальне не стоял «жучок». Контроль «внедренного сотрудника» — тоже стандартная процедура.
Теперь буду «освещать» Игоря. Игоря Дмитриевича Волкова. Так мне и надо…
Бог весть, может, и вправду существует телепатия. Во всяком случае, этим утром старший сержант Петров посматривал на меня с особенным неродобрением. Пугануть? Ни к чему, что могла, давно сказала.
Лучше по-другому.
— Как поживает гражданин Залесский?
Тяжелый вздох. Видать, поживает не очень.
— Да так себе, Эра Игнатьевна. Без сознания. Еле-еле воду пить может.
Зря не послушалась и «Скорую» не вызвала! Этот Молитвин, похоже, только по кентаврам спец. Вроде коновала.
— О гражданине Крайцмане ничего нового? Нахмурился. Дернулись губы.
— Нет…
Нет — и спрашивать нечего. Впрочем, одна мыслишка упрямо не оставляет. Глупая, конечно…
— Извините, Ричард Родионович, за такой вопрос. Вы… Или гражданка Крайцман… Не пытались узнать о вашем друге как-то… по-другому?
— У гадалки?
Хотя бы у гадалки. Город наш непростой. Говорить ему явно не хотелось. Губы вновь скривились:
— Да как вам сказать, Эра Игнатьевна? Пробовали, в общем. Ерпалыч… В смысле, гражданин Молитвин, его, Фимку, вроде бы услышал. То есть не его, а как сердце бьется. Говорит, жив и не болен… Да ни черта я этим сенсам не верю!
И я не верю. Правда, гражданин Молитвин непрост. Ох, непрост старикан, кентов одним словом смиряет!
— Я про психов узнал.
Это про каких? Но сразу вспомнилось: о тех, к которым и загремел доктор-биохимик.
— Я Андрюху Дашкова… Того, про которого я вам говорил… Ну, накрутил я его, чтоб с архарами потолковал. Не прямо, конечно, это я понимаю. Он, Андрюха, мастер всякие жутики пересказывать; иногда так завернет, что ночью, извиняюсь, в сортир сунуться страшно. Стал он архарам этим про маньяков вкручивать, ну и… В общем, это место иначе называется. Голицыне. Или Голицыны.
— Психи Голицыны, — вздохнула я, доставая карту. Бесполезно: я и так помнила, что ничего подобного у нас в области нет. Ни Голицына, ни Голицыных. И Психов Голицыных — тоже нет.
— А может, это фамилия директора дурдома? Он лишь пожал плечами. ЭтЬ узнать просто, но разгадка не здесь.
Все, исчерпались. Пора.
— Сегодня в полдень гражданин Молитвин на квартире вашего друга Алика встречается с одним человеком. Вы должны быть там и обеспечить безопасность. Ясно?
— Буду.
Я вздохнула, достала из сумочки диктофон.
Маленький такой, черненький.
— Положите в карман и запишите разговор. Ровно в девятнадцать по нулям доставите ко мне на квартиру. Это тоже ясно?
Кажется, он хотел вскочить, но сдержался.
В глазах горела ярость.
— Стукачком делаете… гражданка следователь?
Лучше бы по лицу ударил! Нет, парень, не ты здесь стукачок, не ты!
— Гражданин Молитвин проходит свидетелем по важному уголовному делу, — скучным голосом начала я— — Если конкретнее, то по делу об убийстве. Нераскрытом убийстве, сержант! Вы понимаете, что это такое?
Ярость исчезла — он слушал. Что такое нераскрытое убийство в нашем городе, даже жорику понять можно.
— В придачу мы ищем гражданина Крайцмана. Кто знает, что в разговоре выплывет?
Я давила — куда можно и куда нельзя. Господи, ведь не простится!
— Официальную санкцию на запись выдадите?
В голосе слышалась издевка. Это был уже перебор. Явный. Мент поганый! Дон-Кихота из себя корчит!
— На вас три статьи висят, старший сержант. Хотите еще отказ от помощи следствию? Статью назвать?
Не понадобилось. Петров медленно встал, скрипнул зубами, рука потянулась к диктофону.
Я отвернулась.
За столом возвышался розовощекий дуб, и была златая цепь…
Впрочем, я это уже видела; А если не это, то нечто, весьма…
