Стремление писать возникло не из-за того, что нужен был план, а потому что надо было чем-то себя занять. Как-то проводить время. Этого занятия хватило на пару недель. Но когда он признал правду, у него пропал к этому интерес.
К счастью, к тому времени он уже обнаружил в своей тюрьме кое-что новое.
Шепоты.
О, слышать их он не мог. Мог ли он вообще хоть что-то «слышать»? У него не было ушей. Он был… как там сказал Разлетайка? Когнитивной тенью? Силой мысли, удерживающей его дух и защищающей от распада. Сэйз нашел бы это крайне увлекательным. Он любил подобные мистические темы.
Но все-таки Кельсер что-то ощущал. Как и раньше, Источник продолжал пульсировать, посылая во внешний мир сквозь стены тюрьмы волны призрачных биений искаженных толчков. Пульсации походили на непрекращающийся нарастающий гул. Похожее ощущение возникает, когда поджигаешь бронзу и «слышишь» действие алломантии.
Внутри каждой пульсации было… нечто. Кельсер назвал это шепотами, хотя в них заключалось больше, чем просто слова. Шепоты были насыщены звуками, ароматами, образами.
Он увидел книгу, с пятнами чернил на страницах. Людей, рассказывающих истории. Террисийца в мантии. Сэйзед?
Пульсации шептали леденящие душу слова. Герой Веков. Вестник. Мироносец. Он узнал эти термины из древних террисийских пророчеств, упомянутые в дневнике Аленди.
Теперь Кельсеру открылась правда, которую раньше он не хотел признавать. Он встретил бога, и это доказывало то, что в вере есть глубина и истина. Значит ли это, что нечто такое было в собрании религий Сэйзеда, которые тот держал в кармане, как колоду сложенных в нужном порядке карт?
«Ты впустил в этот мир Разрушителя…»
Кельсер погрузился в мощный свет Источника и после нескольких попыток обнаружил, что если он поместит себя в центр перед самым началом пульсации, то может перемещаться вместе с ней на короткие дистанции. Его сознание направлялось из Источника к проблескам тех мест, куда устремлялись пульсации.
Ему казалось, что он видит библиотеки, укромные комнатки, в которых далекий террисиец рассказывает истории и запоминает их. Он видел безумцев, ютящихся в переулках и шепчущих слова, которые передавались пульсацией. Он видел рожденного туманом, благородного мужчину, прыгающего между зданиями.
Кроме Кельсера на этих пульсациях неслось еще нечто. Нечто, направляющее невидимую деятельность, нечто, интересующееся террисийскими преданиями. Кельсер потратил непозволительно много времени, прежде чем понял, что нужно попробовать другую тактику. Он нырнул в центр бассейна, погрузившись в очень разреженный жидкий свет, и, когда пришла следующая пульсация, оттолкнулся в противоположном направлении − не вместе с нею, а к ее источнику.
Свет поредел, и Кельсер увидел там что-то новое. Темное пространство, которое не было ни миром мертвых, ни миром живых.
В этом новом месте он обнаружил разрушение.
Полный распад. Не мрак, ибо мрак был слишком совершенным, слишком цельным, чтобы представлять то, что Кельсер ощущал в Запределье. Это была безграничная сила, которая с ликованием захватила нечто настолько простое, как тьма, и разорвала ее на части.
Эта сила была бесконечной во времени. Это был ветер, который сносит, шторма, которые крушат, вневременные волны, проходящие медленно, медленно, медленно, чтобы остановиться, когда солнце и планета полностью остынут.
Оно было предельным концом и участью всех вещей. И оно было разгневано.
Кельсер отпрянул, вырвавшись из света, дрожа и тяжело дыша.
Он встречался с Богом. Но на каждое притягивание существует отталкивание. Что было противоположностью Богу?
Увиденное встревожило его настолько, что он чуть не соскочил с пульсации. Он почти убедил себя игнорировать ужасное существо во мраке. Он практически заблокировал шепот и попытался притвориться, будто не видел этого ужасающего, необъятного разрушителя.
Но, конечно, это ему не удалось. Кельсер никогда не мог устоять перед секретами. Это существо еще больше, чем встреча с Разлетайкой, доказывало, что Кельсер все время играл в игру, правила которой выходили за пределы его понимания.
Это его ужаснуло и в то же время взбудоражило.
Поэтому он опять стал вглядываться в существо. Снова и снова он шел, силясь все это постичь, хотя ему и казалось, что он пытается понять симфонию.
Он занимался этим много недель, до тех пор, пока это существо не обратило на него свой взор.
Прежде оно, казалось, его не замечало, подобно тому, как можно не замечать паука, спрятавшегося в замочной скважине. Но в этот раз Кельсер чем-то его насторожил. Существо встрепенулось, резко изменило движение и поплыло к Кельсеру, окружая место, из которого он наблюдал. Оно вращалось медленным вихрем, подобно водовороту в океане, который начинает закручиваться вокруг одной точки. Кельсер не мог отделаться от ощущения, что на него вдруг устремились беспредельно огромные глаза.
Кельсер бросился обратно в свою тюрьму, расплескивая жидкий свет. Он был настолько взволнован, что ему почудилось, как внутри него отдается толчками призрачное сердцебиение, все его естество знало, что подходящая реакция на это — потрясение, и попыталось его сымитировать. Сердцебиение стихло, когда он уселся на привычное место у стенки бассейна.
Кельсера глубоко встревожил вид существа, обратившего на него свое внимание, ощущение себя крошечным перед лицом чего-то настолько громадного. При всей своей самоуверенности и изобретательности он, по сути, оказался ничем. Вся его жизнь была упражнением в напускной храбрости.
Прошли месяцы. Он больше не изучал существо из Запределья. Вместо этого он ждал визита Разлетайки, который периодически его навещал.
Когда Разлетайка наконец прибыл, он выглядел еще более растрепанным, чем в последний раз, из его плеч улетал туман, через маленькую дыру в щеке виднелся рот, а одежда стала еще более оборванной.
− Разлетайка? − начал Кельсер. − Я кое-что видел. Этого… Разрушителя, о котором ты говорил. Думаю, я могу за ним следить.
Разлетайка расхаживал взад и вперед, но ничего не говорил.
− Разлетайка? Эй, ты слышишь?
Тот не ответил.
− Болван. − Кельсер попробовал еще раз. − Эй, ты позоришь свой божественный статус. Ты наконец обратишь на меня внимание?
Даже оскорбление не сработало. Разлетайка продолжал вышагивать.
«Бесполезно», − подумал Кельсер.
Из Источника вышла пульсация силы, и во время ее прохождения Кельсер уловил в глазах Разлетайки проблеск.
И в этот момент Кельсер напомнил себе о том, почему он назвал это создание богом. В этих глазах таилась бесконечность, дополнение той, что заперта в Источнике. Разлетайка был бесконечностью идеально сохранившейся записи, никогда не меняющейся. Величие картины, застывшей и неподвижной, запечатлевшей срез жизни из ушедших времен. Это была мощь многих, многих мгновений, каким-то образом сжатых в одно.
