Сердце Деа часто билось. Отец понимающе улыбнулся и вышел из покоев принца. Оставшись один, юноша опустился на постель. Он был изможден, но ему было не до сна. На какое-то мгновение им овладевало радостное волнение, но его тут же смывала волна горькой тоски, а потом место тоски занимал жгучий страх. Чувства, владевшие Деа, были настолько сильны, что он уже готов был вскочить с постели и заходить по покоям из угла в угол, как ходил, бывало, отец. Но в это самое мгновение он услыхал на террасе знакомые шаги возвращавшейся няньки.
Деа крепко зажмурился, пытаясь притвориться спящим. Тот ребенок, что еще жил в его душе, жаждал нянькиной ласки, но что-то новое, что поселилось там, запрещало ему даже видеть ее лицо. Принц вспоминал о прикосновениях рук отца и чувствовал, как ползет по шее к щекам жаркое пламя.
Мать-Мадана печально смотрела на худенького, беспомощно скорчившегося на постели юношу. Тяжко вздохнув, она укрыла его одеялом, стараясь не прикасаться к драгоценному наследнику султана заскорузлыми пальцами. Ей так хотелось поцеловать его в щеку, погладить его волосы, но она удержалась. Она обвела стены встревоженным взглядом, всмотрелась в сгустившиеся по углам тени.
А чуть раньше мать-Мадана, напрочь забыв об осторожности, прижималась ухом к резным дверям и подслушивала разговор султана с сыном. А потом, когда султан пошел к двери, старуха на цыпочках отошла прочь и затаилась в темноте, прижавшись к колонне. Султан стремительно прошагал мимо, не заметив нее. После того как он скрылся, старуха облегченно вздохнула, но только теперь начала тревожиться по-настоящему. Бесшумно двигаясь по террасе, мать-Мадана с трудом сдерживала праведный гнев.
Как же она проклинала собственную трусость! Было время, когда она считала себя верной подданной султана. Теперь же только страх за собственную жизнь держал ее в повиновении у этого злобного человека. И когда она услышала, что султан говорит о господине Малагоне, она с превеликим трудом удержалась от того, чтобы не вбежать в покои принца и не крикнуть тому, что его отец и ее повелитель нагло лжет. Верно, друг султана — но только какой же он был простолюдин! — был принесен в жертву Пламени, но кто приказал принести его в жертву? О да, в то время мать-Мадана уговорила себя, заставила себя поверить в то, что султан прав и что господин Малагон — милый, добрый Мала — на самом деле изменник, заслуживший мучения и смерть. Теперь она понимала, как глупа была тогда.
Сердце старой рабыни заныло от боли. Она шла вдоль стены, один за другим задувая светильники. Наконец, когда все светильники были погашены и когда лишь лунные блики на полу нарушали мрак в покоях принца, нянька бесшумно подошла к постели принца, едва коснулась его щеки губами, а потом поспешно отошла к своей узенькой кушетке.
Потом она будет содрогаться при мысли о том, как страшно рисковала этой ночью. Но она ничего не могла с собой поделать, ничего!
— Деа! — послышался вдруг шепот. — Деа!
Деа вздрогнул.
— Таль?
Но конечно, рядом никого не было.
Принц встал с постели, вгляделся в бледные прямоугольники лунного света в окнах, выходивших на террасу. Наверное, он все же погрузился в тяжелый сон. Но он тут же вспомнил о том, что ему вовсе не приснилось, — о том, что было жестокой правдой.
Деа застонал. Голос его прозвучал глухо, равнодушно. У него уже не осталось слез. Одиночество объяло его, словно неудобный, оттягивающий плечи плащ. Он вышел на террасу, поеживаясь от предутреннего холода. Словно призрак, худощавый юноша проскользнул по террасе к белой извилистой лестнице, что вела к висячим садам на крыше. Пробравшись сквозь густые душистые кусты, он обнял ствол лимонного дерева и в отчаянии обвел взглядом благоухающие полянки, где он когда-то резвился с Талем. Луна светила тускло, и разглядеть что-либо отчетливо было нелегко, но это не имело значения. Воображение Деа дорисовывало недостающие фрагменты — куртины и клумбы, рощицы и гроты, изгибы тропинок и журчащие фонтаны.
«О Таль, Таль!»
Ночь была тиха. Даже тишайший ветерок не шевелил листву, не прикасался к стройным лозам, не извлекал более сильных ароматов из роскошных экзотических цветов. Деа почувствовал, как снова тяжелеют веки.
И вот тогда он увидел...
Это был человек. Юноша. Вернее — фигура юноши, мерцающая и переливающаяся огоньками посреди цветочных клумб.
Сердце Деа похолодело.
— Таль?
Фигура протянула руку. Она словно бы звала Деа.
Приглашала присоединиться к игре.
Багряную куртку всегда он носил,
Видать, обожал он багрянец.
В Зензане частенько встречали его,
Хотя сам он был не зензанец.
Хочешь знать, где Боб Багряный?
Правда, ты хочешь знать?
В царстве Вианы, в царстве Вианы
Надо его искать!
Эту песенку негромко напевал Бандо, и она плавно порхала над поляной в ночном лесу. Зензанец печально глядел на угасающий костер, но не пытался расшевелить угли. Время было позднее, и костер развели только для приготовления пищи. Бандо был готов в любое мгновение затоптать тлеющие головешки, чтобы ни одна предательская искорка не подпалила сухой, словно трут, дерн. Но он медлил. Прижавшись курчавыми головками к его толстому животу, рядом с Бандо мирно сопели двое его сыновей — Рэгл и Тэгл. Мальчуганы очень устали после долгого дневного перехода, и Бандо было жалко будить их. Он улыбнулся и нежно провел рукой по жестким кудряшкам Рэгла — а может быть, и Тэгла. Отец сам порой с трудом различал близняшек.
В зензанских лесах было жарко и душно. Листья повисли на ветвях, будто странные, несъедобные, зловещие плоды. Чудесное время — сезон Вианы — миновало много лун назад. В ту пору новая, только пробудившаяся жизнь украсила деревья нежно-зелеными гирляндами листвы. А теперь в разгаре был сезон Терона. Днем небо приобретало яростную синеву, а солнце безжалостно проникало в самые глухие закоулки леса. Листья и трава, цветы и лианы запылились, изнемогли от жары. С наступлением темноты зной лишь немного унимался, становился похожим на затаившегося в засаде хищника. Хоть бы грянул гром!
Хоть бы ливень пролился!
Бандо продолжал тихонько напевать и, обняв сыновей, легонько их укачивал. Какую песню он пел — это не имело особого значения. Он мог бы завести любую, но, по иронии судьбы, напевал именно народную балладу, восхвалявшую его командира. Даже здесь, в Зензане, легенда о великом разбойнике так и просилась на язык. Все быстро менялось в покоренном королевстве с тех пор, как мятежники потерпели поражение в битве при Рэксе.
