По крайней мере, насколько я мог судить, таково было единственное намерение чернокожего. Я же, должен признаться, преследовал двойную цель: мне хотелось попытаться, если это будет возможно, еще и освободить Артаикта.
Когда мы приблизились к месту казни, то встретили нескольких припозднившихся зевак, и один из них сказал нам, что Артаикт уже мертв. С виду он казался вполне разумным, и я спросил, откуда ему это известно. Он ответил, что воины тыкали казненного остриями копий, но тот даже не вздрогнул, и тогда один из стражников воткнул ему копье в живот, чтобы увидеть, пойдет ли кровь; крови вытекло совсем немного, и стало ясно, что сердце Артаикта уже не бьется.
Чернокожий показал мне знаками, чтоб я попытался что-нибудь узнать насчет Ио. Я спросил этого прохожего насчет девочки, и он ответил, что единственным ребенком, которого он здесь видел, была молоденькая девушка, которая пришла сюда вместе с хромым мужчиной. Вряд ли Ио можно было назвать девушкой (я ее хорошо помню, я ведь говорил с ней нынче утром), и мы пошли дальше, а я спросил у чернокожего, не знает ли он, что это мог быть за хромой мужчина. Он отрицательно покачал головой.
И все же это была Ио! Я узнал ее сразу. Только она, какой-то мальчик, стражники и тот хромой мужчина все еще стояли у мертвого тела Артаикта.
Мужчина опирался на костыль, и я увидел, что у него нет правой ступни, а вместо нее к икре привязана деревяшка, крепившаяся с помощью ремней, как сандалия. Хромой плакал, а Ио старалась его утешить. Увидев нас, она заулыбалась и помахала рукой.
Я сказал, что ей не следовало нарушать приказ Гиперида, и прибавил, что, хоть я ее за это бить и не буду, Гиперид может и выпороть. (Я, впрочем, не стал ей говорить, что, если бы Гиперид вздумал наказать ее слишком строго и жестоко, я бы мог и убить его. После чего меня, по всей вероятности, тоже убили бы афинские воины.) Ио объяснила, что вовсе не хотела проявлять непослушание и просто сидела на крыльце, когда увидела хромого человека, который показался ей таким усталым и опечаленным, что она решила немного его утешить, а он попросил ее проводить его к месту казни, поскольку его протез и костыль сильно вязли в песке. Так что, заявила Ио, она пошла вовсе не для того, чтобы смотреть, как казнят Артаикта – ведь ей запретил это Гиперид, – а просто помогла немного хромому эллину, чего Гиперид ей, конечно же, запрещать не стал бы.
Чернокожий, слушая все это, заулыбался, и мне тоже пришлось признать, что все это не лишено смысла. Хромому я сказал, что Ио пора возвращаться домой, но мы проводим и его, если ему тоже нужно назад, в Сест.
Он кивнул и поблагодарил меня, а я позволил ему опереться на мою руку.
Сознаюсь, мне было любопытно узнать, кто он такой, этот эллин, что оплакивал казненного мидийца. Отойдя немного от места казни, я спросил, что он знает об Артаикте и что это был за человек.
– Он был мне лучшим другом, – отвечал хромой. – Последним, какой у меня остался в здешних краях.
– Но разве вы, эллины, не сражались против персов? – спросил я. – Разве память изменяет мне и это было совсем не так?
Он покачал головой и ответил, что отнюдь не все города воевали с Великим Царем, причем некоторые поступили очень неумно. Никто, добавил он, не сражался так храбро и беззаветно при Саламине, как царица Артемизия, правительница одного эллинского города – союзника Великого Царя[10]. А в битве при Платеях, добавил он, фиванская конница была самой храброй из храбрых, а священная дружина из Фив билась до последнего.
– Я тоже из Фив, – гордо сообщила ему Ио.
Он улыбнулся ей и вытер глаза.
– Я уже это понял, милая; тебе достаточно заговорить, чтобы это сразу стало ясно. Сам-то я с острова Закинф. Знаешь, где это?
Ио отрицательно помотала головой.
– Это маленький остров на западе. Может быть, именно потому, что он такой маленький, все у нас считают его самым красивым островом на свете.
– Надеюсь, что когда-нибудь тоже его увижу, – вежливо сказала Ио.
– Я тоже надеюсь когда-нибудь снова увидеть свой родной остров. Когда смогу без опаски туда вернуться. – И он добавил, повернувшись ко мне:
– Спасибо, что помог мне, теперь я смогу идти сам, – кажется, дорога уже вполне твердая.
Я был так занят собственными мыслями, что едва расслышал его слова.
Если он действительно был другом Артаикта (а здесь ни один эллин не станет зря говорить такое), то, вполне вероятно, он знал и Эобаза, за которым мы вскоре отправимся в погоню. Более того, он мог бы помочь мне спасти его, если это будет необходимо. Он хоть и калека и в бою от него проку мало, но, подумал я, в схватке нужны не только мечи да копья; к тому же если Артаикт был ему другом, то, видимо, считал его в чем-то полезным и нужным.
С этими мыслями я и предложил ему наше гостеприимство в доме, который захватил Гиперид, упомянув, что там много всякой еды и хорошее вино, а потом предложил ему у нас и переночевать, если Гиперид позволит.
Он поблагодарил и сказал, что деньги у него есть, поскольку Артаикт не раз щедро награждал его, а остановился он в одном зажиточном доме, где ему вполне удобно.
– Меня зовут Эгесистрат, – сказал он. – Эгесистрат, сын Теллиаса, хотя известен я теперь под именем Эгесистрата из Элиды[11].
– А мы были в Элиде! – воскликнула Ио. – На пути к… в общем, на север. Там царь Павсаний принес жертву богам. Латро об этом не помнит, но чернокожий и я помним. А почему ты говоришь, что ты из Элиды, если назвал своей родиной Закинф?
– Потому что так получилось, – отвечал ей Эгесистрат. – Я оттуда недавно. Моя семья происходит из Элиды, но это история не для молодой девушки, даже если она из Фив.
– Меня зовут Латро, – сказал я. – Ио, я полагаю, ты уже знаешь. Имени нашего чернокожего друга мы не знаем – мы не говорим на его языке, – но можем за него ручаться.
Эгесистрат несколько секунд смотрел прямо в глаза чернокожему – мне показалось, ужасно долго, – а затем заговорил с ним на каком-то языке (думаю, именно на этом языке чернокожий торговался с лавочником), и чернокожий стал ему отвечать, а потом прикоснулся ко лбу Эгесистрата, а тот – к его лбу.
– Это язык арамеев, – сказал мне Эгесистрат. – По-арамейски имя твоего друга означает "Семь Львов".
Мы к тому времени уже почти добрались до городских ворот, и он спросил меня, далеко ли находится дом, о котором я говорил. Я сказал, что на следующей улице.
– А я живу по ту сторону рынка, – сказал он. – Нельзя ли мне немного передохнуть у вас и выпить с вами вина? От ходьбы у меня культя разболелась. – Он кивнул на свою искалеченную ногу. – Я был бы вам очень признателен.
Я сказал, что он может оставаться у нас сколько угодно, и спросил, какого он мнения о моем мече.
