Майкл заметил, что у композитора сильные руки с широкими пальцами, а костюм хорошо скроен и прост. Голубовато-серые глаза казались совсем молодыми. Но всего необычнее выглядели зубы, словно выточенные из сероватой слоновой кости.
— Рут хотела, чтобы он изучал право, — усмехнулся отец. — Говорят, поэты мало зарабатывают. Слава Богу, хоть в рок-звезды не собрался.
Валтири пожал плечами.
— Чем плохо быть рок-звездой? — Он положил руку на плечо Майклу. Майкл не любил фамильярности, но ничего не имел против Валтири. — Мне нравятся люди непрактичные, они предпочитают полагаться на самих себя. Когда я решил стать композитором, это было очень непрактично.
Он опустился на стул возле письменного стола, положил руки на колени и, глядя на экран телевизора, проговорил:
— Труднее всего оказалось найти исполнителей, особенно хороших. В конце концов мы со Штейнером перебрались в Калифорнию…
— Вы знали Макса Штейнера?
— Ну да. Вы непременно должны зайти к нам с Голдой. Посмотрите старые записи, может быть, кое-что заинтересует.
В этот момент в комнату вошла жена Валтири, стройная, златовласая, на несколько лет моложе его. Она напоминала Глорию Свенсон, не хватало лишь диковатого взгляда, как у Свенсон в «Бульваре Сансет».
Голда сразу понравилась Майклу.
Итак, все началось с музыки. Когда пришло время доставить клиенту готовую табуретку для фортепьяно, Майкл увязался за отцом. В дверях их встретила Голда, и десять минут спустя Арно показывал гостям первый этаж своего трехэтажного особняка.
— Арно обожает поговорить, — сказала Голда Майклу, когда они подошли к музыкальной комнате в дальнем конце дома. — Если вы любите слушать, вам понравится.
Валтири отпер дверь ключом и пропустил гостей вперед.
— В последнее время я тут редко бываю. Правда, Голда постоянно стирает пыль. А я теперь только читаю, иногда играю на фортепьяно в гостиной, комнате, а слушать больше не хожу, нет надобности.
Он показал на свою голову.
— Все уже здесь, до последней ноты.
Полки с записями занимали три стены. Валтири достал большие блестящие пластинки — оригиналы своих ранних работ, потом показал несколько дисков поменьше, выпущенных фирмами звукозаписи в конце семидесятых, и, наконец, знакомые Майклу долгоиграющие пластинки. В черных, белых и клетчатых коробках с аккуратными этикетками хранились кассеты с сочинениями пятидесятых и шестидесятых годов.
— Моя последняя работа в кино, — пояснил он, достав коробку побольше. — Полдюйма стерео с восемью дорожками. Для Уильяма Уайлера — в шестьдесят третьем он предложил мне написать звуковое сопровождение для «Назови это сном». Не лучший из моих опусов, но зато мой любимый фильм.
Майкл осторожно провел пальцем по этикеткам.
— Ого! Мистер Валтири…
— Лучше Арно. «Мистер Валтири» — это только для продюсеров. Они называют меня мистером Валтири.
— Вы написали музыку для Богарта в «Человеке, который хотел быть королем»!
— Конечно. Правда, вернее сказать, для Джона Хьюстона. Кажется, вышло неплохо.
— Это мой любимый фильм, — признался Майкл с восхищением.
У Валтири в глазах блеснули искорки.
Следующие два месяца Майкл почти все свободное время проводил в доме композитора. Валтири играл ему на фортепьяно или осторожно ставил хрупкие старые пластинки. Эти два чудесных месяца заметно изменили образ жизни Майкла. Прежде он редко общался с друзьями, предпочитал заниматься в уединении.
И вот он стоит на крыльце дома Кларкхэма.
Майкл взялся за ручку тяжелой деревянной двери: заперто, как и следовало ожидать. Тогда он достал из кармана ключ. В столь поздний час улицы были совершенно пусты, не слыхать даже самолетов вдали. Как будто старый район укутался толстым шерстяным одеялом.
Два месяца назад, душным августовским днем, Валтири привел Майкла в мансарду, где хранились разные достопамятные вещи сороковых годов. Майкл с восторгом рассматривал послания Кларка Гэйбла , переписку с Максом Штейнером и Эрихом Вольфгангом Корнгольдом , рукописный экземпляр оратории Стравинского.
— Здесь как будто еще живет та эпоха, — заметил он.
— Может , так оно и есть, — проговорил Валтири, глядя на полоски света, который проникал через щели в стене и падал на стеллаж с коробками. — Давай-ка спустимся и выпьем холодного чаю. И ты мне что-нибудь расскажешь — не все же мне болтать. Интересно, почему ты решил стать поэтом?
Вопрос оказался нелегким. Сидя на веранде, Майкл глотнул чаю и пожал плечами.
— Не знаю. Мама говорит, что я просто хочу быть сложным и необычным. Она смеется, но по-моему, так и думает. — Он поморщился. — Как будто моих родичей беспокоит, что я не такой, как все. Но ведь и их не назовешь обычными людьми. Может, конечно, она и права. Но есть и еще кое-что. Когда я пишу стихи, жизнь ощущается сильнее. Мне здесь нравится. У меня есть друзья. Только эта жизнь, по-моему, очень ограниченная. Я пытаюсь ощутить настоящий вкус, найти настоящее богатство — и не могу. Все-таки должно быть еще что-то.
Он потер щеку и взглянул на цветок магнолии, упавший на лужайку.
— Некоторые мои приятели не вылезают из кино. Для них это волшебная сказка, будто в другой мир переносишься. Я тоже люблю кино, но не могу жить в фильмах.
Композитор кивнул. Взгляд его голубовато-серых глаз был устремлен вдаль.
— Тебе кажется, существует некая сфера выше или ниже нашего мира, и хочется ее найти?
— Да, — кивнул Майкл.
— Ты хороший поэт?
— Не очень, — машинально ответил Майкл.
— Без ложной скромности. — Валтири пролил на брюки чай и принялся их отряхивать.
Майкл задумался, потом пробормотал:
— Я собираюсь…
— Собираешься?
— Стать хорошим поэтом.
— Отличная идея. Ну, теперь я об этом знаю и могу тебе помочь. Ты обязательно станешь хорошим поэтом.
Майкл грустно вздохнул и отрицательно покачал головой.
— Большое спасибо.
— Не переживай. Каждому из нас нужен человек, способный помочь. Для меня таким человеком стал Густав Малер. Мы познакомились, когда мне было одиннадцать лет, и он задал тот же вопрос, что и я тебе. Я уже тогда был неплохим пианистом, как говорится, вундеркинд. Он послушал мою игру и спросил: «Ты будешь хорошим музыкантом?» Я хотел увильнуть от ответа — не тут-то было. Он опять спрашивает: «Так будешь или нет?» В общем, припер к стенке. Тогда я надуваю щеки и важно так говорю: «Да, я буду очень хорошим музыкантом». И он улыбнулся! Какое чудесное благословение! Какой момент! Ты знаешь Малера?
Он имел в виду музыку Малера, и Майкл ее не знал.
— Печальный немец… Он мое божество, я благоговею перед ним. Малер умер вскоре после нашей встречи, всего через несколько месяцев, но я всегда чувствовал, что он наблюдает за мной и будет разочарован, если у меня ничего не выйдет.
