— Эй, Асан, дай мы их сами уговорим, — угрожающе проговорил кто-то из стражников.
— Молчать, собаки! — вспыхнул черноволосый. Видно, его боялись, потому что тут же отодвинулись. — Надо будет, сам сделаю. Пошли! — Уже с приказом обернулся он к нам.
— Ну пошли, князю отказывать нельзя, — хмуро согласился Данило.
Княжеский терем за крепким забором стоял высокий, в два или три поверха, — сразу не разберешь, потому что к парадному входу в горницы вело высокое резное крыльцо с остроконечной кровлей. На просторном дворе я увидел несколько отдельно стоящих строений — хором, конюшен, амбаров, некоторые соединялись с теремом переходами. Здесь было многолюдно — сновала челядь, бахвалились друг перед другом именитые дружинники, неподалеку упражнялись в воинском искусстве княжеские ратники, среди которых было немало степняков. Данило, увидев воинов, стал еще мрачнее — снаряжены они были не в пример лучше городской стражи и сражались с умением.
— Данило!
К нам спешил дружинник огромного роста в богатых одеждах, с перстнями на толстых пальцах.
— Ты какими судьбами у нас? — Пробасил он. Они обнялись, троекратно облобызались.
— Проездом, Адальберт. А ты как здесь оказался?
— Князь службу предложил, вот и пошел к нему.
— Переветник, стало быть.
— Почему ж переветник? Мы воюем за того, кто платит. Присягу Владимиру не нарушил, служу его вассалу. Эй, Сванарг, посмотри, кто тут!
Подошли еще двое или трое, долго хлопали друг друга по плечам, шутили, пока Асан не поторопил, напомнив, что нас ждут.
Дорогой Данило пояснил:
— В дружине князя Владимира вместе служили. Все они из варяг. В битве воины знатные, но служат за деньги. Среди гридней и дружины приметил много пасынков варяжских.
— Чьих пасынков?
— Пасынками, Иванко, зовут наемников. В Киеве даже живут в отдельном тереме, своей общиной, народ их не слишком жалует за буйство, потому как пограбить и поиздеваться горазды. Владимир-солнышко, как на великокняжеский престол взошел, изгнал их в Византию, да отписал царьградскому василевсу, чтобы не пускал их обратно на Русь, но многие остались.
Мы поднялись в сени, из которых широкие передние двери вели в княжеские палаты. Стоявшие по обеим сторонам дверей гридни распахнули створки и мы увидели просторную богато расписанную горницу, в дальнем конце которой стоял то ли трон, то ли просто кресло, накрытое дорогими мехами. На нем сидел посадник — невысокий немолодой мужичонка с реденькой бородкой и маленькими бегающими глазками, одетый в богатое, расшитое золотым шитьем и жемчугом платье и в сафьяновых сапогах с высоченными каблуками. Он в нетерпении барабанил пальцами по подлокотнику. Рядом стояли дюжий воин в сверкающем бахтереце, и невзрачный старикашка, одетый настолько убого, что, если бы не властный, уверенный в своем положении взгляд, его можно было принять за дворню, невесть как попавшего в княжеские палаты. За ними висели тяжелые бархатные занавеси.
Мы поклонились, Асан отошел и встал за троном.
— Ты — Данило, светлокняжеский дружинник, — обличающе ткнул перстом в моего друга посадник.
— Да, гм… княже.
— А почему торговым гостем на городских воротах прикидывался, какой-такой у тебя хозяин? Не лазутчик ли ты?
— Купцом, чтобы поскорей пропустили, а насчет хозяина аль лазутчика — навет. Вот Иванко, ученик мой, не даст соврать.
— Не-е, не было такого, — подтвердил я.
— Не ты ли обоз вел, что намедни степняки пограбили?
— Нет, мы с Иванкой про тот обоз слыхом не слыхивали.
— Не-е, — опять встрял я.
Глазки-буравчики Асана перебегали с моего лица на данилово и обратно. Он нагнулся и что-то прошептал посаднику на ухо.
— Почему драку в корчме устроил, моих стражников побил?
— Что ты, разве то драка? Так, забава молодецкая. Я думал, твои стражники поразмяться, удаль показать хотят.
— А зачем их покалечили?
— Не-е, не было такого, — неуверенно пробормотал я.
Посадник щелкнул пальцами. Из-за бархата вытолкнули вчерашнего наглого стражника с замотанной грязной тряпкой головой. Он тут же наставил на меня палец.
— Вот этот меня давеча по кумполу блюдом треснул.
— А что в нем было?
— Да ничего.
— Это я знаю. Я про блюдо спрашиваю.
— Тоже, вроде, пустое было. Но тяжелое.
— Пшел вон.
Стражник, отвешивая поклоны, торопливо попятился. Посадник вздохнул.
— Вот с такими людьми приходится работать. Только и думают, как на базаре с торговок полушку содрать да пьяного ограбить. Позор! Куда ты смотришь, Асан? — Начальник стражи поклонился, прижав ладонь к груди. — Ладно, я добрый, я всех прощаю. Вас тоже. — Он вдруг уставился на Данилу. — Пойдешь ко мне на службу? Я о тебе наслышан. Возьму воеводой, вместо этого. Платить буду втрое.
— Не в деньгах дело, княже, я Владимиру присягал.
— Ну и что? Я ж с ним не воюю. А то ведь обидеться могу, тогда плохо будет.
— Надо подумать.
— Ладно, думай. Я посчитаю до двух, а ты пока подумай.
— Да что ты, гм… княже. Не успею. Надо хорошо подумать.
— Хорошо, так хорошо. Посчитаю до трех.
— Дай времени до завтра, дело ведь серьезное.
Посадник наклонился на троне, снизу вверх всматриваясь в его лицо.
— Ну-ну. — Он откинулся на спинку, побарабанил по подлокотнику и словно нехотя согласился. — Ладно, пусть будет до завтра. А теперь самое время поразвлечься. — Лицо его оживилось, на щеках появился румянец. — Все готово?
— Все готово, князь, — ответил Асан. Воевода, как мне показалось, слегка поморщился.
— Тогда идем.
Мы вышли на высокое крыльцо. Внизу во дворе полукругом собрался народ. В центре была вырыта узкая глубокая яма, неподалеку стражники держали какого-то человека в исподнем, его руки были связаны за спиной. Присмотревшись, я увидел, что он еле держится на ногах: лицо распухло и посинело от побоев, рубаха и порты в крови и грязи.
Посадник хлопнул в ладоши. Стражники, державшие человека, мигом стащили с него одежду, повалили на четвереньки, пригнули голову к земле, а двое других сзади с размаху всадили острый струганный кол. Раздался жуткий, нечеловеческий вопль. Человек забился в судорогах. Стражники быстро подхватили его, подняли за руки, установили кол в яму, вбили туда клинья и стали забрасывать землей, не обращая внимания на корчащегося от боли казнимого. Тот кричал не переставая, крик звучал на одной страшной ноте, забиваясь в уши, в голову, холодя кровь. Я чувствовал, как рядом в сладостном возбуждении дрожал посадник. По белому дереву потекли струйки ярко-алой крови, человек в яростном страдании запрокидывал голову, дергал ногами, постепенно сползая все глубже и глубже, пытался за что-то ухватиться связанными за спиной руками и кричал, кричал, кричал… Постепенно надсадный крик перешел в хрип, но казнимый продолжал судорожно ворочаться на колу. Мне было жутко, но я не мог отвести глаз от ужасной сцены. Наконец, перевел взгляд на толпу. Посадские и дружинники наблюдали с интересом, у некоторых разгорелись глаза, но я заметил, что и угрюмых лиц было немало.
