Я выпрямила плечи и зашагала вместе с ним к трапу.
* * *
Якул отошёл от окна и поправил повязку на правой ладони. Пара недель и заживёт… вот бы и остальное заживало так же быстро.
* * *
Полёт прошёл без эксцессов, если не считать эпизода, когда во время крутого поворота господин Плюс пролил на жилет чай. Я почти всё время смотрела в окно, но ничего не видела. Озриэль неотлучно находился при мне. Что‑то рассказывал, заботливо укрывал и грел руки — пальцы действительно заледенели, хотя в кабине было довольно тепло. Я старалась отвечать, но раз или два по выражению лица поняла, что вышло невпопад.
Озриэль ни о чем не спрашивал, и я мысленно благодарила его, понимая, что ифрит имеет полное право сердиться и чувствовать себя обиженным. Теперь я сомневалась и в том, что накануне, во время нашей с драконом репетиции танца, в зеркале отразилась лишь напольная ваза. Но выяснять это в данный момент было выше моих сил.
Я искуплю вину… постараюсь, но чуть позже. А сейчас могу лишь пытаться поддерживать видимость того, что в кабине сидит принцесса, когда от неё осталась одна оболочка.
Я даже не сразу заметила, что остатки сыпи прошли бесследно, а, когда заметила, не удивилась. Исчезновение Знака показалось чем‑то закономерным: нет дракона — нет аллергии.
С господином Плюсом мы распрощались на пересадочной станции. Зал ожидания чем‑то напоминал филиал на границе Затерянного королевства, которым заведовал господин Трясински. Только из пассажиров были мы да тролль, мирно спавший в уголке.
Стены пестрели плакатами, предлагавшими самые разнообразные виды транспорта вплоть до крысиной упряжки для гномов. Возле изображения кареты я ненадолго остановилась, испытав прилив ностальгии.
Сонный клерк перегнулся через стойку, без интереса оглядел нашу небольшую группу и потянулся к намотанной на барабан ленте.
— Два взрослых билета и две половинки, — гаркнул он. Тролль подпрыгнул и заворчал во сне, но не проснулся.
— Кого это ты назвал половинкой? — возмутился Магнус. — Выписывай полноценные билеты!
— Паукам и бабочкам не положено, — отрезал эльф, потом увидел на плече у Магнуса дворец и добавил: — А вот на багаж надо покупать отдельный билет.
Паук шмякнул тюк о пол и угрожающе двинулся к стойке.
— Послушай, ты…
Я присела и попыталась шепотом урезонить его.
— Магнус, мы всё равно не собираемся их покупать. Если ты забыл, с нами Озриэль.
— Это дело принципа, — кипятился паук.
Назревал конфликт.
Озриэль лучезарно улыбнулся клерку, пока я удерживала Магнуса.
— Вы не подскажете, где здесь ближайшее зеркало? Желательно повместитель… в смысле большое, просторное — такое, чтобы моя невеста полюбовалась на себя во всей красе. Видите, какие у неё шикарные волосы?
Клерк видел, и, похоже, его мало что могло впечатлить в этой жизни.
— Вторая дверь налево. — Он вяло махнул в сторону смежного зала и снова уткнулся в «горшочек с волшебными бобами»: в этой игре нужно успеть подогнать боб по цвету к остальным, пока на поверхность не всплыл новый.
Мы поблагодарили его и двинулись в указанном направлении.
* * *
— Озриэль, тебе вовсе необязательно провожать нас до порога, — начала я. — Ты ведь, наверняка, ещё не виделся со своей семьей после темницы. Нам главное оказаться у себя в королевстве, а уж там как‑нибудь доберемся до дворца, и…
— И думать забудь! Я не успокоюсь, пока не передам тебя отцу лично в руки.
Как вскоре выяснилось, решение Озриэля спасло нас от новых бед.
Указанное клерком зеркало отвечало всем пожеланиям. Конечно, мы бы и через ручное пролезли, как когда‑то, выбираясь из Шаказавра, но зачем путешествовать в сундуке на крыше кареты, если можно наслаждаться комфортом на сиденье внутри?
Ифриту понадобилось несколько минут, чтобы подготовить его. Магнус и Арахна удалились к окну пошептаться: паук всё ещё ворчал, и бабочка успокаивала его. Озриэль встал перед зеркалом, осмотрел раму, пощупал поверхность, примериваясь.
Я приблизилась сзади, не решаясь встретиться с ним глазами даже в отражении.
— Озриэль, то, что случилось в замке… я хотела бы объяснить.
— Потом, Ливи, — мягко ответил он, продолжая поглаживать кончиками пальцев стекло, и тоже не глядя на меня. — У нас ещё будет время. Всё, готово.
Последние слова он произнёс громко. Магнус и Арахна вернулись из своего уголка.
— Что мне делать?
— Просто обними меня. А вы покрепче схватитесь за Ливи.
Паук, впервые путешествовавший через зеркало, разволновался и в итоге переусердствовал, пришлось попросить его ослабить хватку, иначе моя левая рука грозила отсохнуть. Арахну я осторожно взяла за крылышко, стараясь держать как можно аккуратнее, и обняла Озриэля.
Мы зажмурились и шагнули в другое королевство.
Дом, милый дом…
— …заявили о своей полной готовности подтвердить лояльность Вашему Величеству размещением войск на границе с…
Наше появление сопровождалось порывом ветра, и листки в руках первого советника Иезуитуса разлетелись по всему тронному залу, а сам он закрылся руками, как от слепящего света, хотя никакого света не было.
Мы просто вышли из зеркала.
— А у вас тут уютно, — заметил Озриэль, спрыгивая на пол и помогая мне спуститься. Магнус со стоном облегчения покинул запястье и поспешил к выпущенной на свободу Арахне.
Первый советник Иезуитус быстро пришёл в себя. Этому его научили двадцать лет супружеской жизни с леди Годзивой и статус отца при семи дочерях.
— Стража!
Я решительно оттолкнула его и побежала к трону.
— Папа!
Король остановил на мне холодный взгляд и не шелохнулся, когда влетевшие в зал стражники схватили меня у подножия возвышения. Я забилась в их руках, сдавленная со всех сторон мышечной массой.
— Что вы делаете? Отпустите! Папа, скажи им! Неужели ты не узнал меня? Это я, твоя дочь!
Он продолжал безучастно смотреть на меня, водя пальцем по ободку кубка, из которого имел обыкновение потягивать черничную настойку, слушая доклады Иезуитуса.
— Отчего же, узнал. Тебя зовут Оливия, но ты не моя дочь. У меня нет дочери.
Это было уже слишком.
Не для того я проделала такой долгий путь прочь из родного дворца и обратно в него, чтобы потерпеть поражение в буквальном смысле в двух шагах от цели.
Я оглянулась. Озриэль стоял на коленях, почти прижимаясь лицом к полу, руки ему выкручивали двое крепышей, которых я знала всю жизнь, и для которых моё слово последние семнадцать лет равнялось отцовскому.
