— Фантасмагория, — звук, которому Арун Гиридхари научил ее сразу после «да» и «нет».
Лицо Ури немедля пропало, или это все же полностью пропало созерцание действительности, и вперед выступили моментально вспухшие голубо-зеленые капли, принявшиеся заполнять собой диэнцефалон и кружиться с ним в скором хороводе. И когда, казалось, тому плясу уже ничего не могло помешать, Дашино тело вроде как встряхнули, а перед мутностью, все-таки прикрытых, верхними полупрозрачными веками, глаз появилось лицо Аруна Гиридхари. Его нежные подушечки больших пальцев обоих рук стремительно прошлись по верхним векам, вскидывая их ввысь, внимательно исследуя, точно и сам диэнцефалон юного авгура, а после с еще большей мягкостью, очевидно, зараз огладили края ноздрей, щеки и грудь, снимая не только судороги, сухость кожи, но и восстанавливая биение сердец.
— Т-с, т-с, голубчик, — теперь прорезался и слух ссасуа, а голос негуснегести ласкательно, придавая насыщенность звучания отдельным словам, подпел плавной мелодией выводимой струнами гуслей. — Как я вас учил, досель расслабьтесь, подчинитесь, отдайтесь боли, доверьтесь правлению вашего диэнцефалона. — Ладони ассаруа медленно переместились в середину грудной клетки Даши и прикрыли ее глаза. — Ваши веки сомкнуты, голубчик, с тела спало напряжение. А днесь, представьте себе начало фантасмагории. Красную, почти рубиновую звезду, точку начала фантасмагории и доверьтесь мне.
И ссасуа вновь увидел, как в рубиновую звезду, как раз между ее лучиками воткнулся неожиданно явившийся справа тончайший, серебристый бур. И принялся накручивать на себя, вытягивая из тела Даши, фантасмагорию, все увиденное и всю испытанную ею боль.
Даша открыла обе пары век и первое, что увидела низкий стебелек, опушенный маханькими шаровидными головками бирюзовых листочков. Точнее было бы сказать — это один листочек имел ту самую удивительную шаровидную головку, зримо рассеченную вертикальными голубоватыми и вовсе нитевидными жилками. Бирюзовая головка зарилась прямо в правый глаз Дарье, потому как она лежала на этом боку, и была плотно спеленована влажной материей, называемой атишатра. Даша уже знала, что так делали, дабы кожа во время припадка лишившаяся слизи, могла восстановить процесс ее выделения. Атишатра снимала сухость кожи, стабилизировала выведение самой слизи и тем самым нормализировала состояние всего организма.
Ни боли, ни судорог более не ощущалось, их снимал Арун Гиридхари, вбирая в себя саму фантасмагорию и правильно, умеючи распределяя ее в себе. Сердца вновь бились в едином ритме, а легкое спокойно пропускало воздух как через насик, так и через рот. Впрочем, через рот всегда дышалось проще.
И хотя слух, и зрение вернулись в свое исходное состояние, безмолвие наполняло все кругом не только сам сад негуснегести. Даша уже давно отметила, что на Велесван стала слышать по-другому, точно не воспринимая большую часть звуков царящих вокруг. Однако при концентрации внимания на звуках неожиданно начинала улавливать всплеск падающих капель воды слетающих с рук статуи негуснегести восседающей на храме, расположенной перед пирсом или мостом. Или шелест крыльев, низкий сип, извлекаемый, летающими над водой озера Дана, кожистыми птицами, которых называли гарудах. А иногда слух Дарьи улавливал отдельные низкие трели птиц, звучавшие в унисон с протяжно-хрипящими стонами рептилий, долетающие из лесов, что окружали озеро Дана.
Это включался детальный слух, так пояснял Арун Гиридхари. Впрочем, нескрываемо удивляясь тому, что ссасуа может слышать даже прерывистые хрипы сарпы, небольшой рептилии. Слух велесвановца работал только в определенных диапазонах диэнцефалона. Посему детальный слух подсоединялся очень редко.
Редко.
Но только не для диэнцефалона Даши, который работал в интервалах не свойственных иным велесвановцам. И включал детальный слух не тогда, когда необходимо, а всяк раз когда того хотел сам юный авгур.
Сейчас, тем не менее, ссасуа не удалось включить детальный слух, так как он был обессилен перенесенной фантасмагорией, вымотан не только физически, но и умственно. Потому напряжение ощущалось в голове, прямо в самом диэнцефалоне, в каждой его очевидной клеточке. Опять же неспешно возвращалось осознание произошедшего. И как все, что движется на Велесван степенно, величаво, и понимание, что Даша поколь находится в саду, и лежит на земле, пришло буквально пятью-шестью минутами спустя пробуждения.
Слегка вздев голову, юный авгур с трудом бросил косой взгляд вправо, приметив поместившегося в нескольких шагах от него негуснегести. Арун Гиридхари стоял спиной к Даше, неотрывно гладя на Рашхат, однако, стоило ей пошевелиться, не мешкая, развернулся к ней, да мягко улыбнулся. Ноне он был обряжен в золотую утаку и медной расцветки паталун, сверху которые перекрывал долгополый кафтан с длинными рукавами, достаточно расширенными возле запястий, полностью скрывающие пальцы ассаруа. Длиной до ступней этот малиновый кафтан (ибо он именно так и назывался) был пошит из легкой шелковой ткани, по подолу и огранке рукавов украшен золотым узором и драгоценными крупными лимонно-лощеными камнями. Высокий ворот, поддерживающий голову Аруна Гиридхари, был сложен из пластинчатых золотых кружков, в средине оных находились многогранные густо-красные драгоценные камни. Одежду, драгоценные металлы и камни, как уже знала Даша, почасту преподносили в дань почтения негуснегести и обобщенно велесвановцам, за исполнение послуг, правители тех или иных рас. Тем не менее, основную часть вещей поставляли велесвановцам ерьгловцы по заказу и за контрибуционную плату.
— Голубчик, — проронил ласкающим тембром голоса Арун Гиридхари, и в два шага покрыв расстояние до Даши, опустился подле на землю, по привычке приняв позу лотоса. — Как вы себя чувствуете?
Его руки ухватили ссасуа за плечи и с легкостью развернув, уложили на спину, так, что сразу стал наблюдаем бледно-голубой цвет небосвода, расчерченный белыми лучами Рашхат. Нежность голоса негуснегести успокаивала, а поглаживающий край ноздрей большой палец снимал напряженное состояние внутри диэнцефалона Даши. Еще малость той теплоты и палец Аруна Гиридхари сместился к правому глазу юного авгура, да нежно огладил нижнее веко, а сам он негромко молвил:
— Мой поразительный голубчик. Мой абхиджату, — последнее слово, выражающее особое чувство нежности (и Дарья то словно понимала), негуснегести обращал к изумительному сочетанию ее темно-лиловых радужек, синего зрачка и розового нижнего века.
