Он придумал для комнаты дочери своеобразную пристройку — уходившую под пол систему подвалов, единственным неизменным предметом в которых оставалась кровать, — уже не такая кокетливая, как в детской, а ржавая железная; на уровнях полегче кружевные подушки заменял матрас с пятнами плесени, а самые жесткие варианты предусматривали только железную сетку. В случае неповиновения Тасманов незамедлительно опускал дочь в подвальную версию ее детской, где над кроватью вместо прозрачного розового полога периодически возникал тяжелый пресс или лес зазубренных лезвий. В четвертом измерении здоровье тратилось медленнее, так что фантомные орудия пыток действовали систематически и в то же время так убедительно, что после пребывания на нижних этажах Черона даже менялась в лице: глаза становились неподвижными, губы белели, и прежде, чем произнести что-нибудь, она каждый раз долго вспоминала слова. Однако несколько дней спустя мрачные воспоминания рассеивались, Черона снова оживлялась и принималась с прежней беспечностью хлопотать по выполнению разнообразных бессмысленных поручений, которыми в воспитательных целях загружал ее отец; и порой бестолковая доверчивость дочери казалась Тасманову такой забавной, что почти примиряла его с обременительными обязанностями отцовства.
Матка, конечно, не принимала никакого участия в воспитательном процессе; однако иногда позволяла дочери повозиться поблизости при условии, что та не будет ее беспокоить. Маленькая Черона безгранично восхищалась мамой и полностью соглашалась с отцом в том, что Матка — "самая совершенная". "Мама красивая, как крестная из сказки", — лепетала девочка, и на пунцовых губах Матки появлялась снисходительная усмешка.
Собственная внешность девочки служила предметом непрерывных насмешек и упреков со стороны родителей. За тоненькую хрупкую фигурку, болезненную от переутомления и побоев бледность и худенькое большеглазое личико, а больше за нежелательность самого пребывания дочери в живых Тасманов и Матка считали Черону безобразной и прозвали ее "маленькой жабой". Правда, обычно девочка лишь неуверенно улыбалась в ответ на издевки: отчасти потому, что не верила в жестокость родителей, отчасти потому, что понимала в ругательствах отца меньше половины.
Природа времени скрыта от человека. Можно не успеть вовремя закончить даже одну жизнь, а можно в течение одной жизни прожить еще много других. Жизнь Чероны на Заповедной Высоте тянулась бесконечно. Время, проведенное под ножами в подвале, прибавлялось ко времени изнурительной зубрежки разнообразной информации, которая ни в малейшей степени не перекликалась ни с единым фактом окружавшей Черону действительности; отдельно проходило время прогулок под градом замечаний отца и пустыми взглядами каменных надсмотрщиц, и время тоскливого блуждания по зонам Заповедной Высоты, миражи и цивилизации которой, то просто безрадостные, то ужасающие, только и служили развлечением для лишенного отдыха, истерзанного существа, и время томительного ожидания летающих цепей, появлявшихся всегда неожиданно, и безнадежной борьбы со жгучей болью от перебивавших мысли и дыхание укусов их крючьев, от которых Черона никогда не пыталась уклониться. Долгие годы, порой проходившие для Чероны за время, которое человеческие часы отсчитали бы в несколько мгновений, однажды составили величину, за которой не могла продолжаться одна жизнь, и должна была начаться другая. И, хотя никто об этом еще не знал, новая жизнь началась для человечества, потому что есть люди, чья одинокая судьба связана с непредсказуемой судьбой всего мира, и Черона была из таких людей.
В темноте, помимо лежавшей на бетонном полу маленькой девочки в железной маске с тяжелыми винтами, закрывавшей всю голову, появились две имаго.
— Ну что, как идет процесс осознания своей вины? — издевательским тоном осведомился Тасманов.
Девочка не ответила — возможно, задремала или потеряла сознание.
— Эй! — нетерпеливо крикнул Тасманов и хлестнул ее цепью по плечам.
Девочка испуганно вскочила.
— Мммм? — растерянно спросила она.
— Я спрашиваю, ты поняла, что совершила ошибку? — раздраженно переспросил Тасманов. — Ты будешь стараться исправиться?
Помедлив в растерянности, Черона насколько возможно торопливо закивала головой, закованной в громоздкую конструкцию, — говорить маска не позволяла.
— Ладно, можешь снять, — небрежно бросил Тасманов, и одна из имаго вложила в руку девочки гаечный ключ: прорезей для глаз в маске тоже не было. Черона наощупь стала откручивать винты, продернутые сквозь череп, и из-под железных пластин закапала кровь. — Десять минут тебе, чтобы привести себя в порядок, и чтобы пришла на обед! — уже более требовательным тоном добавил Тасманов.
Когда Черона сняла маску, она уже находилась в своей комнате. От винтов на лице остались уродливые язвы. Черона с сожалением взглянула на свое отражение в зеркале, но особенно переживать времени не оставалось. На столе возле нее появились две старые пиалы — одна с облупленным рисунком, а другая белая с трещиной: столовый прибор. Торопливо сменив заляпанное кровью платье на такое же, только чистое, Черона схватила чашки и оказалась в столовой. Там со скучающим видом уже ждала плодущая самка в окружении свиты из нескольких рабочих особей. Робко протиснувшись между сонными, сытыми имаго, Черона взяла понемногу меда и молока и села за стол, чинно сложив руки на коленях. Подождав немного, она робко напомнила о себе:
— Пап, можно начинать есть?..
— А, чего? — рассеянно переспросил отвлекшийся Тасманов. — А, да…
Черона обрадовалась и потянулась к меду, который больше любила, но отец резко хлестнул ее цепью по рукам.
— Сладкое — потом, — раздельно проговорил он.
Черона вздрогнула, отдернула руки, послушно взяла другую чашку и замерла в нерешительности. Пить довольно густую массу казалось неудобно, ложки не было, а спросить Черона побоялась. Поразмыслив, она осторожно полезла в пиалу пальцами, за что еще раз получила цепью по руке.
— Что ты хватаешь еду руками, как дикарка? — крикнул отец.
— Да ведь ты ложку не положил! — сердито крикнула в ответ Черона.
Помедлив, отец раздраженно швырнул на стол чайную ложку.
— Забыл, — огрызнулся он.
Вздрагивая от боли в руках, Черона боязливо взяла ложку и наконец принялась за еду.
— Я помню, ты ошивалась возле зоны расчлененной богини, — заметил отец некоторое время спустя. — Что имеешь сказать по поводу увиденного?
Сунув ложку в рот, Черона задумалась.
