Но я чуть забегаю вперед. Вначале мы вернулись, никому не сказав о встрече. Мы с Госпожой возвратились чуть позже Душечки, стараясь изобразить последствия сердечного и бурного свидания. Завистливые взгляды доводили меня до смеха.
На следующее утро мы с Госпожой вышли из безмагии; Душечка отвлекла Молчуна, Одноглазого и Гоблина, отправив их торговаться с менгирами. Праотец-Дерево никак не могло решиться. А мы отправились в противоположном направлении. Искать Взятых.
Собственно говоря, их и искать не пришлось. Они еще из кораллов не выбрались. Госпожа воззвала к власти, которую имела над ними, и они перестали быть Взятыми.
Ее терпение истощилось. А может, она сделала из них наглядный урок… Во всяком случае, когда мы возвращались в Дыру, в небе кружили стервятники — настоящие стервятники.
«Так легко, — подумал я. — Для нее. А для меня, когда я убивал Хромого и все шло как по писаному, — невозможно».
Мы вернулись к переводам. Так замотались, что и не следили за новостями. Кроме того, у меня звенело в голове после того, как Госпожа промыла мне мозги после беседы с Душечкой.
А тем временем Белая Роза смогла как-то договориться с Праотцем-Деревом. Хрупкий союз устоял.
Но одно я заметил. Менгиры перестали надоедать мне «чужаками на равнине».
Все это время они имели в виду Следопыта и пса Жабодава. И Госпожу. Двое из трех перестали быть чужаками. Что сталось с псом Жабодавом, не знал никто. Даже менгиры не сумели его выследить.
Я попросил Следопыта объяснить, откуда взялось имя, но тот не помнил. И самого пса Жабодава — тоже не помнил. Чудеса.
Теперь Следопыт был созданием Дерева.
Я нервничал. У меня началась бессонница. Дни утекали один за другим. Где-то на западе Великая Скорбная река подтачивала свой берег. Четвероногое чудовище мчалось к своему хозяину с вестью о том, что его план раскрыт. Душечка и Госпожа не делали ничего.
Ворон оставался в ловушке. Боманц все шел через неугасимый огонь, который и вызвал сам себе на горе. Приближался конец света. И никто пальцем о палец не ударил.
Я закончил перевод. Мне это не помогло. Так мне казалось. Хотя Молчун, Гоблин и Одноглазый продолжали возиться со списками имен, с перекрестными ссылками в поисках системы. Госпожа заглядывала им через плечо чаще, чем я. Я кропал Анналы. И маялся, как же мне попросить, чтобы она вернула мне те, что я потерял у моста Королевы. Я нервничал. Изводил себя и других. На меня начинали злиться. Чтобы успокоиться, я стал гулять при луне.
Той ночью было полнолуние, и жирный оранжевый пузырь только взошел над восточными холмами. Величественное зрелище, особенно когда на фоне диска пролетает стая мант. Горизонт почему-то светился сиреневым. На холодном ветру металась выпавшая днем тонкая пыль. Далеко на севере поблескивала буря перемен.
Рядом со мной возник менгир. Я подпрыгнул фута на три.
— Опять чужаки на равнине? — спросил я.
— Не больше чужаки, чем ты, Костоправ.
— Шутник нашелся. Что ты хочешь?
— Ничего. Отец Деревьев хочет видеть тебя.
— Да? До скорого.
Я двинулся к Дыре. Сердце мое заходилось.
Дорогу мне заступил другой менгир.
— Ну, раз вы в таком духе… — Я изобразил на лице героизм и пошел вверх по ручью.
Они все равно привели бы меня. Лучше принять неизбежное. И избежать унижений.
Вокруг пустоши гулял ветер, но стоило мне пересечь границу, и я вступил в лето. Полный штиль, хотя листва звенела. И жара как в горне.
Луна поднялась достаточно, чтобы затопить прогалину серебристым светом. Я подошел к Дереву. Я не мог оторвать взгляда от руки, все еще торчащей, сжимая корень, все еще, как мне казалось, живой. Но корень разросся и, кажется, обволакивал руку, как живое дерево обволакивает обмотанную вокруг него проволоку. Я остановился в пяти шагах от ствола.
— Подойди ближе, — сказало Дерево. Нормальным голосом. Обычным тоном.
Я сказал «Ик!» и поискал взглядом выход.
Прогалину окружала пара хрендильонов менгиров. Беги, коли охота.
— Стой спокойно, однодневка.
Ноги мои примерзли к земле. Однодневка, да?
— Ты просил помощи. Ты требовал помощи. Ты ныл, и клянчил, и молил о помощи. Стой спокойно и прими ее. Подойди.
— Решился?
Я сделал два шага. Еще один, и я ему на корни наступлю.
— Я обдумал проблему. То, чего вы, однодневки, так боитесь, то, что спит в земле так далеко отсюда, станет угрозой моим детям, если оно пробудится. Я не вижу силы в тех, кто противостоит ему. Поэтому…
Я не люблю прерывать собеседника, но не заорать я не мог. Понимаете, кто-то вцепился мне в лодыжку. Так вцепился, что у меня кости хрустнули. Действительно. Извини, старик.
Мир посинел. На меня обрушился ураган боли. Молнии засверкали в ветвях Праотца-Дерева. Над пустыней прокатился гром. Я поорал еще немного.
Синие разряды мелькали вокруг, едва не задевая меня вместе с моим мучителем. Но наконец рука разжалась.
Я попытался сбежать.
Упал на первом же шаге. И продолжал ползти, пока Праотец-Дерево извинялся и пытался меня вернуть.
К дьяволу. Я менгиров насквозь пробью, если придется…
Сознание мое наполнило видение. Праотец-Дерево передавал сообщение напрямую. И наступила тишина: только фьють — исчезли менгиры.
Со стороны Дыры несся гомон. Чтобы выяснить, кто устроил представление, выбежал весь Отряд.
Первым добежал Молчун.
— Одноглазый, — выдавил я. — Одноглазого мне. — Кроме меня, он единственный, кто что-то смыслит в медицине. И, несмотря на склочность, указания мои выполнит.
Тут же явился Одноглазый, а с ним еще человек двадцать. Дозорные не оплошали.
— Лодыжка, — сказал я. — Может, сломана. Света дайте сюда. И лопату, мать ее.
— Лопату? Головой ударился? — переспросил Одноглазый.
— Я сказал, принеси. И что-нибудь против боли.
Материализовался Ильмо, застегиваясь на ходу.
— Костоправ, что случилось?
— Старик захотел поболтать. Каменюги меня привели. Говорит, что решил нам помочь. Только, когда я уши развесил, эта рука в меня вцепилась. Чуть ногу не оторвала. А шум — это Дерево говорило: «Не хулигань».
— Закончишь с ногой — отпили ему язык, — приказал Одноглазому Ильмо. — Что ему надо, Костоправ?
— Уши в Дыре забыл? Помочь нам справиться с Властелином. Говорит, обдумал и решил, что оставить Властелина в земле — в его собственных интересах. Помоги встать.
Усилия Одноглазого начали приносить плоды. Он прилепил к моей лодыжке — раздувшейся к этому времени втрое — один из своих травяных шариков, и боль спала.
